Максим Горький - Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935

Елизавета. Принести?

Достигаев. Виктор — по-русски значит победитель? Просто всё у тебя, ясно и — правильно: монополия — полезна, социализм — штучка вредная, сухая трава — сено. Однако надобно соображать не только о качестве, но и о количестве… Вот есть такие доктора, ядами лечат, — понимаешь? — ядами! Берут каплю наисильнейшего яду, распускают её в бочке чистейшей воды и дают больным воды этой по одной капле в сутки…

Виктор (неохотно) . Это вы… очень остроумно…

Достигаев. Ну, положим, не очень. И это — не я, а — доктора. А рассуждаешь ты — без учёта большевичков…

Виктор. Учредительное собрание раздавит их…

Достигаев. Ой-ли?

Виктор. Неизбежно уничтожит.

Достигаев. Та-ак! Но — ежели уничтожим всех мух — из чего слонов будем делать?

Елизавета. Ох, Вася, не люблю, когда ты говоришь, как сумасшедший. Вино — сюда или в столовую?

Достигаев. В столовую. (Смотрит на Виктора, Алексея, дочь.) Ну, вы тут идеологически пожуйте чего-нибудь, а в столовой выпьем… Лизавета, погоди-ка… (Ушёл вслед за женой.)

Виктор. До чего… живой человек Василий Ефимович!

Алексей (угрюмо) . Поживи с ним, — узнаешь, до чего!

Виктор. Вам нравится моя идея?

Антонина. Идея? Какая?

Виктор. Монопольного книгоиздательства?

Антонина. Разве это — идея? Это — торговля. Вы собираетесь торговать книгами, книгами торгуют так же, как сапогами, утюгами…

Виктор. А вы все мечтаете о высоких целях? Я допускаю, что — с какой-то высшей точки зрения — торговля книгами вульгарное дело. Но высшая точка только потому полезна, что, падая с неё, мечтатели разбиваются насмерть.

Антонина. Эта сентенция мне знакома. Не помню, у кого я прочитала её.

Алексей. Не злись, Антошка!

Антонина. Я не злюсь. Мне холодно. (Ушла в маленькую дверь.)

Виктор. Дьявольски избалованы купеческие дочери.

Алексей. Не все.

Виктор. Наиболее интересные.

Алексей. То есть — богатые.

Виктор. Ты — проиграл вчера?

Алексей. Да… чёрт! И платить — царскими. А где я возьму царских? Мачеха — не даёт.

Виктор (закуривая) . Офицеры играют в карты подозрительно счастливо.

Алексей. Напился я… Кто-то снял с меня часы, подарок отца. И револьвер пропал…

Виктор. Как думаешь: Антонина выйдет за меня?

Алексей. Конечно. Куда же ей ещё?

Виктор. Тебе не кажется, что Александра Булычова дурно влияет на неё?

Алексей. Едва ли… Антошка тянет куда-то в другую сторону.

Глафира. Просят в столовую.

Виктор (удивлён) . А эта зачем у вас?

Алексей. Её Звонцова тоже выгнала, а у нас прислуга разболталась. Мачеха сманила Глафиру тотчас же после смерти Булычова. Что, тебе твоя новая мадам — дорого стоит?

Виктор. Не дёшево. Но — хороша, не правда ли?

Алексей. Да. Идём?

Виктор. Чрезвычайно искусная любовница.

Алексей. Слушай: зачем отец твой газетную бумагу спрятал?

Виктор. Ты знаешь, что дела моего родителя не интересуют меня. А вот твой эпикуреец «папон» шутит ветхозаветно и утомительно. И эта его манера прятаться в ерундовых словах всем известна, никого не обманывает…

(Ушли. Одновременно: из правой двери — Глафира, из левой — Елизавета, в руке — ваза с яблоками.)

Елизавета. Вы что, Глаша?

Глафира. Может — убрать нужно что-нибудь?

Елизавета. Всё в порядке. Вот, несите в столовую, я сейчас приду. (Идёт к двери в комнату Антонины, дверь заперта, стучит.)

Антонина. Это — ты? Что?

Елизавета. От Виктора запираешься? Вот болван, а? Уверен, что я готова открыть ему объятия, гусь копчёный! Ты что всё прячешься, Антошка? Нагрузились вы с Шурой книжками и живёте… безрадостно, как мыши! Брали бы пример с меня: глупая, а живу легко, и всё прощается мне…

Антонина. Должно быть — не всё, вон как утром отец кричал и топал ногами на тебя.

Елизавета. Но ведь простил же! (Взяв падчерицу за плечи, встряхивает её.) Ой, Антошка, если б ты видела этого полковника Ермакова! Вот мужчина! Он и в штатском — воин! Глазищи! Ручищи! Знаешь, эдакий… настоящий, для зверского романа! Убить может! Когда я его вижу — у меня ноги дрожат… Нет, ты — вялая, холодная, ты не можешь понять… Василий Ефимович, конечно, должен ревновать, он — муж! Должен!

Антонина. Должен. В слове этом есть что-то общее с глаголом — лгать. Долг, долгался…

Елизавета. Ну вот, началась философия! Это ты у отца научилась словами играть. Но ведь он играет… для того, чтобы всех обыгрывать. А тебе бы, Антоня, послать все глаголы к чёрту да и жить просто, без затей! Ах, Тонька, кого я понимаю, так это Екатерину Вторую, царицу, вот умела выбирать собачек ко двору! (Прислушалась.) А отец… ты его не ценишь, не понимаешь…

(Достигаев — за портьерой в тёмной комнате.)

Елизавета (потише, но с жаром) . Он — милый, с ним легко. Первый умник в городе, да! Он… как это? Еропукеец, что ли?

Достигаев. Епи-ку-реец! Эх ты, изверг невежества!.. Что вы тут делаете?

Елизавета. Тебя хвалим.

Достигаев. Это вы и при мне можете, я — не стыдлив. Ты, лиса, иди-ка в столовую, там чёрт попа принёс неведомо зачем. Говорит поп, что в совете рабочих получены какие-то важные вести из Петрограда… будто бы случилось что-то чрезвычайное. Тебе, Антошка, Булычова-то не говорила, что затевают большевики?

Антонина. Вы второй раз спрашиваете меня об этом.

Достигаев. И третий спрошу. Куксишься всё, дуешься, а — на кого? Выходила бы замуж за Виктора-то… за победителя! Парень в меру глуп и крепко богат, — чего ещё надо? Вертела бы им, как Варька Булычова Андрюшкой. Варька-то целится на эту, на француженку… как её? Читал в словаре вчера… забыл! Голову ей отрубили? Ну?

Антонина. Мадам Ролан.

Достигаев. Ну да. Учитесь, а ничего не знаете. А то ещё была… Рекамье, на кушетке лежит. Время требует, чтоб к нему… приспособлялись. Ну… ладно! Пожар со спиртного завода на лесной двор перемахнул, зарево — огромное! Ставни у нас с улицы закрыты, а всё-таки в зале на полу красные полосы лежат… неприятно! И в столовой неуютно. Поди-ка, Антошка, распорядись, чтобы все сюда шли… подальше от улицы! (Антонина ушла.) Ну, что, лиса?

Елизавета (искренно) . Я тебе — не лиса, я с тобой — честная.

Достигаев (шлёпая её ладонями по щекам) . Ду-ура! Иной раз и честно, да неуместно.