Александр Ржешевский - Тайна расстрелянного генерала

Что делает войско грозной силой, помимо оружия? Связь! Это возможность энергичного взаимодействия, маневра. Без нее любое оружие теряет изначальную мощь, а часто превращается в обузу.

Извечная привычка российских чиновников к спокойной жизни, свойственная и высокопоставленным военным лицам, не впервой ставила многочисленную, насыщенную оружием армию на грань поражения. Трагедия миллионов людей, обреченных на гибель, огромные пространства, захваченные врагом, сожженные города и села оправдывают и более резкие слова в адрес российских вседержителей. Сколько еще будет русский человек страдать от неразберихи, от жалкого лепета, который начинают издавать с приходом беды всевластные, обеспеченные начальники, еще накануне сиявшие уверенностью и благочестием.

И не придется ли нам пережить новое вторжение подобным же образом, как это было страшным летом сорок первого?

Были бы солдаты трусами, был бы народ жалок и податлив оккупанту. Так ведь нет! Передовые заставы насмерть схватились с наступающим врагом при полном его превосходстве. Без патронов, без артиллерийской поддержки. Не говоря уже про небо, откуда сыпались бомбы. А начальство металось, отдавало истерические приказы, которых никто не слышал. И покуда позволяла обстановка, боролось с трудностями единственными средствами, которые имелись в избытке, — озабоченностью и недоумением.

Заспанный, но свежевыбритый и даже щеголеватый заместитель командующего Иван Васильевич Болдин явился в штаб по вызову на рассвете. Еще не чувствуя беды, но мысленно поругивая командующего, он тем не менее успел выпить дома чашечку кофе. Поэтому, несмотря на усталость и недосып, выглядел отдохнувшим.

В кабинете командующего, кроме хозяина, на него испытующе глянули еще два человека, без которых не могло состояться ни одно обсуждение: полноватый, задумчивый корпусной комиссар Фоминых и вытянутый в струнку невысокий, немногословный начальник штаба генерал-майор Владимир Климовских.

Хозяин кабинета, похоже, не ложился. Заросшее щетиной лицо с темными подглазьями многое сказало Ивану Васильевичу, и все же он, чтобы начать разговор, спросил бодрым, как было принято, голосом:

— Случилось что?

Павлов растер небритую щетину ладонью и неожиданно широко улыбнулся, словно показывая, что сохраняет характер и самообладание, несмотря на странные обстоятельства.

— Сам как следует не разберу. Понимаешь, какая-то чертовщина. Звонил из 3-й армии Кузнецов. Говорит, что немцы нарушили границу на участке от Сопоцкина до Августова. Бомбят Гродно, штаб армии.

— А насколько точны эти данные? Какие сообщения от частей, прикрывающих границу?

Лицо начальника штаба стало еще темнее. Взгляд его можно было истолковать как упрек всем вышестоящим эшелонам военной власти: "А я говорил, предупреждал… Не послушали! Боевую готовность надо было объявлять вчера". Но сказал другое резким, тонким голосом:

— Связь с частями по проводам нарушена. Перешли на радио. Две армейские радиостанции прекратили работу. По-видимому, уничтожены.

Нагнув голову, Павлов оглядел собравшихся и остановил свой взгляд на Болдине. Похоже, упрекающий тон начальника штаба был неприятен и ему.

— Перед твоим приходом, — сказал он Болдину, — звонил из 10-й армии Голубев, а из 4-й начальник штаба Сандалов. Сообщения неприятные. Немцы повсюду бомбят.

Фоминых зыркал глазами из угла, обдумывая свою возможную судьбу, вызов в Москву, ответственность и наказание. Ибо чувство вины было присуще всем. Удар немцев был страшным, внезапным. Но надежда на сопротивление жила.

— Из Белостока сведения неутешительные, — произнес он негромко. — У нас вся надежда была на проводную связь. Но телеграфные столбы повалены на протяжении десятков километров. В разных местах. И восстановить связь практически невозможно. Тем более под бомбовыми ударами. Самолеты расстреливают мирное население. Гоняются за отдельными машинами.

От Фоминых мало что зависело. Но и к нему прислушались.

Павлов, стоя над картой, размышлял:

— Так это война или крупная провокация?

— На такую провокацию надо бы уже и отвечать, — обронил корпусной комиссар. — А они летают, а мы не бьем. Вот и дождались. Наглость…

— В нерешительности нашей тоже заключался глубокий смысл, — резко ответил Павлов. — Вам это известно, как члену Военного Совета, не хуже, чем другим. К будущей весне мы бы имели шесть механизированных корпусов. А сейчас? Четыре корпуса на бумаге и два неукомплектованных. Танки старые. Из них по воробьям стрелять. В лучшем случае пехоту можно положить. Но против немецких танков они слабоваты.

— У нас есть и "КВ" и "Т-34", — возразил Фоминых.

— Сколько? Десятая часть! — Павлов резко повернулся к нему. В другое время он бы не обратил внимания на слова корпусного комиссара. Но теперь значение менялось. — Это, конечно, сила! Но десятая… Пока неясны масштабы провокации, нам отвечать нельзя. Москва строго спросит. И расчет у нее эпохальный. Мы все…

Дверь открылась, и в кабинет, печатая шаг, вошел низкорослый, плотно сбитый начальник разведки полковник Блохин. Генералы замолкли в напряжении, не спуская с него глаз.

— Это война, Дмитрий Григорьевич, — негромко произнес Блохин, окинув при этом быстрым взглядом начальника штаба и корпусного комиссара. — По нашим данным, против войск Западного округа с немецкой стороны перешли в наступление тридцать пехотных дивизий, пять танковых, две моторизованных. Пять авиационных и сорок артиллерийских полков. Войска Западного округа…

— Теперь надо говорить "Западного фронта", — поправил Фоминых. — О немцах сведения слишком точные, чтобы можно было принять их на веру.

Корпусной комиссар прошелся по кабинету, посмотрел в окно. Место и значение каждого человека в эти мгновения переменились. Всевластный командующий уменьшился до ничтожных размеров. А он, Фоминых, возрос, потому как ни за что конкретно не отвечал и меньше других оказался виноватым. Было ясно, что Павлов ответит… А может быть, отыграются на Болдине. Все-таки заместитель командующего. Крупная фигура. Понимает. Пришел розовенький, а сейчас белее полотна. Скорее его и подставят. А героя Испании защитят.

После таких рассуждений командующий в глазах корпусного комиссара опять вырос, а Болдин превратился в крошечную точку.

Под ударом, по мнению Фоминых, оказался и начальник штаба Владимир Ефимович. Климовских или Болдин? С кого первого спросит Кремль? Вот в чем главный вопрос.

Корпусной комиссар попытался разгадать судьбу маленького полковника, принесшего оглушительную весть про войну и перебросившего их одним махом в совершенно другую историю. У самого Фоминых, как и у каждого в кабинете, включая командующего, первой мыслью было не то, как организовать сопротивление немцам, а как точнее представить, узнать, кого сделают виноватым в этой начавшейся катастрофе. Если уж в победных делах подминали ногтем не самых расторопных, то теперь навалят горы трупов, уничтожат друг друга, прежде чем немецкая пуля доберется до них. С этой точки зрения корпусной комиссар был защищен лучше. Но… говорится недаром, что Москва бьет с носка. И сколько людей сомнет широкая подошва репрессий, оставалось только догадываться. Генералы думали про западную границу и со страхом оглядывались на Москву.