Александр Ржешевский - Тайна расстрелянного генерала

Главная задача — немедленно сообщить командующему о разрешении насчет Белостока. И об указании товарища Сталина применять авиацию только в целях разведки.

Абсурдность этих указаний была очевидной для Болдина.

Однако Москва разобралась быстрее, чем он предполагал. Переступив порог павловского кабинета, он услышал слова "немедленно" и "красный пакет" и понял, что долгожданный приказ получен. Это была задача для штаба.

""Немедленно", — усмехнулся Болдин. — Поздно это "немедленно"".

В "пакете" содержался энергичный план прикрытия государственной границы, хотя энергии этой хватало на две минуты хорошего боя.

Но штабисты забегали. Это уже было похоже на ответные действия. Павлов немного успокоился. Используя минуту, Болдин в сдержанных тонах доложил о разговоре с наркомом. Полученное разрешение он истолковал как приказ. Молча, сжав губы, Павлов выслушал сообщение, по-волчьи глянул на своего заместителя. Раньше, когда складывались дела благополучно, он позволял себе обсуждать в узком кругу распоряжения наркома. И Тимошенко, безусловно, знал об этом через громоздкую безотказную массу осведомителей. Слава героя Испании крепко поддерживала Павлова. Но видно было невооруженным глазом, что на рассвете воскресным утром 22 июня его авторитет иссяк.

Болдин едва прислушивался к отрывистым указаниям командующего и еще меньше вдумывался в них. Понимал, что действительные обстоятельства окажутся совсем иными. Только скорее из штаба! Чтобы не давать объяснений Москве. Оттуда смерть достанет еще быстрее, чем от немцев.

Оружие меняется из века в век. Его делают все страшнее, все разрушительнее. Одинаковым остается только одно — страдание ни в чем не повинных людей, горе изувеченных, ослепших, безногих, которые предназначены были для жизни и любви. В отличие от научных изобретений, природа человека не меняется. Потому что этому прекрасному созданию и не надо было меняться. Солнце всегда светило, любовь могуче звала к продолжению рода. Мать рожала и выхаживала дитя, отец добывал пищу. Но по какому-то неизменному и чудовищному укладу, подчиняясь велению вождей, государей, политиков, порой едва умевших складывать слова и числа, эти люди попадали в дуболомные схватки, а позднее в огненные вихри и своими жизнями и увечьями помогали одним предводителям возвышаться над другими. Для владык племен и наций они представлялись безликими, безымянными полчищами, которые только тем оправдывают свое существование, что выполняют их волю.

Наверное, ощущения Гитлера мало отличались от Батыевых, когда тот гнал своих всадников: "На Русь! На Русь!" — и был уверен в победе. Но то, что случилось 22 июня 1941 года, грозило мирным российским жителям игом пострашнее, чем монгольское. И они были так же не готовы к отпору, как семьсот лет назад.

Простившись с командующим, кивнув начальнику штаба и как бы отделившись от них, Болдин стремглав помчался к машине. Теперь его мог остановить только кремлевский звонок. Но с каждым шагом такая вероятность уменьшалась, исчезала, развеивалась, словно дорожная пыль.

Минск выглядел уже не так, как накануне, когда Болдин ехал в окружной клуб на спектакль. Тогда на улицах было полно гуляющих. Сейчас пустынные тротуары вселяли тревогу. Перепад ощущений был поразительным.

Несмотря на ранний час, темнеющие группы людей собирались у репродукторов. Однако укрепленные на столбах черные тарелки либо молчали, либо гнали музыку. А темный цвет объяснялся домашней одеждой всполошившихся жителей или рабочими спецовками людей, окончивших ночную смену. Воскресных нарядов не было.

Болдин вспомнил, что жена собиралась поехать за город. И он позднее должен был к ней присоединиться. Теперь как-то странно было думать, что они могли планировать отдых и развлечения в канун страшной беды. Теперь это было невообразимо далеко. А ведь, поди, жена готовится, не знает. И наверное, переживает вчерашнюю ссору. Из-за какого пустяка он накричал! Из-за какой ерунды! А жена столько настраивалась перед театром, чтобы выглядеть красивой и счастливой. А потом не пошла из-за слез… "Отчего ни возраст, ни опыт не уберегают нас от пустячных мелочных ссор? — думал Болдин. — Что может спасти?"

В новом своем знании о войне и грозящей разлуке он ужаснулся масштабам неминуемых утрат. Как сказать жене? К чему готовить? Предстоящий полет казался ему все опасней. Он знал: прикрытия не будет. Самолеты брать неоткуда. Еще вчера к его услугам были готовы эскадрильи. А сегодня придется лететь от облака к облаку, можно сказать, голышом. Приграничные аэродромы разгромлены. Немцы грамотно исполнили то, что и он, и Павлов, а в первую очередь Москва должны были предвидеть и предотвратить. И "мессершмитты" у границы наверняка барражируют. А наших там не будет.

Для спящей улицы, подумал Болдин, истекают последние минуты мира. А он — как черный вестник.

Ключ в замке заскрипел. Дверь хлопнула от сквозняков. Послышались торопливые шаги.

— Иван? Какое счастье!

Никогда жена не позволяла ссоре длиться за полночь. И сейчас глаза сияли незамутненной чистотой и радостью. Он сполна ощутил ее душевное величие. Успел заметить: волосы аккуратным венчиком уложены на голове. Летний цветастый халатик туго завязан пояском на талии. Только нижняя пуговка расстегнута.

Обняла, прижалась. И наверное, поняла, что он ни словом, ни движением не хочет отвечать на этот ее порыв. Сама же и отстранилась.

— Радио слышала? — коротко спросил он.

— А что? Кого-нибудь наградили? — прозвучал веселый ответ. — Только что гимнастику передавали. Руки вместе, ноги шире…

И глубокая усмешка-призыв засветилась в ее глазах. Эту усмешку можно было понять как угодно. И он истолковал ее так, как ему хотелось.

— Да нет, теперь не до наград…

— Что-нибудь на границе?

Болдин постарался ответить спокойно, уклончиво:

— Крупная провокация или… война. Мне нужны шлем и кожаное пальто.

Сжав руки на груди, она спросила только:

— Куда летишь?

Он успокоил:

— Тут недалеко. В танковую часть.

Присел. С пронзительной жалостью взглянул на жену.

— Ситуация сложная. И непредсказуемая, — произнес он, полагая, что сдержанность — лучшее средство против страха. — Если бомбить начнут, спускайся в бомбоубежище.

Она не скрыла изумления:

— Бомбить? Минск?

Он закурил, выдержав паузу, чтобы она смогла оценить правильность и значительность его слов.

— До Минска мы их, конечно, не допустим. Но долететь они могут.

Надев кожаное пальто, он остановился посреди комнаты.

— Что происходит, Иван?

— Слушай меня! — хрипло произнес он. — Если начнется эвакуация, уезжай немедленно. Если через день или два не прилечу, позвони сестре и поезжай в Челябинск.