Иван Тургенев - Том 1. Стихотворения, статьи, наброски 1834-1849

Мне шепчет: «Друг, ты женишься?» Рекою
Ужаснейшие клятвы полились.
«Обманешь… бросишь»… — «Солнцем и луною
Клянусь тебе, о Саша!»… Расплелись
Ее густые волосы… змеею
Согнулся тонкий стан… — «Ах, да… женись»…
И запрокинулась назад головка…
И… мой рассказ мне продолжать неловко.

Читатель милый! Смелый сочинитель
Вас переносит в небо. В этот час
Плачевный… ангел, Сашин попечитель,
Сидел один и думал: «Вот-те раз!»
И вдруг к нему подходит Искуситель:
— «Что, батюшка? Надули, видно, вас?»
Тот отвечал, сконфузившись: «Нисколько!
Ну смейся! зубоскал!.. подлец — и только».

Сойдем на землю. На земле всё было
Готово… то есть — кончено… вполне.
Бедняжка то вздыхала — так уныло…
То страстно прижималася ко мне,
То тихо плакала… В ней сердце ныло.
Я плакал сам — и в грустной тишине,
Склоняясь над обманутым ребенком,
Я прикасался к трепетным ручонкам.

«Прости меня, — шептал я со слезами, —
Прости меня»… — «Господь тебе судья»…
Так я прощен!.. (Поручика с рогами
Поздравил я.) — ликуй, душа моя!
Ликуй — но вдруг… о ужас!! перед нами
В дверях — с свечой — явилась попадья!!
Со времени татарского нашествья
Такого не случалось происшествья!

При виде раздраженной Гермионы
Сестрица с визгом спрятала лицо
В постель… Я растерялся… Панталоны
Найти не мог… отчаянно в кольцо
Свернулся — жду… И крики, вопли, стоны,
Как град — и град в куриное яйцо, —
Посыпались… В жару негодованья
Все женщины — приятные созданья.

«Антон Ильич! Сюда!.. Содом-Гоморра!
Вот до чего дошла ты, наконец,
Развратница! Наделать мне позора
Приехала… А вы, сударь, — подлец!
И что ты за красавица — умора!..
И тот кому ты нравишься, — глупец,
Картежник, вор, грабитель и мошенник!»
Тут в комнату ввалился сам священник.

«А! ты! Ну полюбуйся — посмотри-ка,
Козел ленивый — что? что, старый гусь?
Не верил мне? Не верил? ась?.. Поди-ка
Теперь — ее сосватай… Я стыжусь
Сказать, как я застала их… улика,
Чай, налицо» (…in naturalibus —
Подумал я), — «измята вся постелька!»
Служитель алтарей был пьян как стелька.

Он улыбнулся слабо… взор лукавый
Провел кругом… слегка махнул рукой
И пал к ногам супруги величавой,
Как юный дуб, низринутый грозой…
Как смелый витязь падает со славой
За край — хотя подлейший, но родной, —
Так пал он, поп достойный, но с избытком
Предавшийся крепительным напиткам.

Смутилась попадья… И в самом деле
Пренеприятный случай! Я меж тем
Спокойно восседаю на постеле.
«Извольте ж убираться вон…» — «Зачем?»
— «Уйдете вы?»… — «На будущей неделе.
Мне хорошо; вот видите ль: я ем
Всегда — пока я сыт; и ем я много»…
Но Саша мне шепнула: «ради бога!..»

Я тотчас встал. «А страшно мне с сестрицей
Оставить вас»… — «Не бойтесь… я сильней»…
— «Эге! такой решительной девицей
Я вас не знал… но вы в любви моей
Не сомневайтесь, ангелочек». Птицей
Я полетел домой… и у дверей
Я попадью таким окинул взглядом,
Что, верно, жизнь ей показалась адом.

Как человек, который «взнес повинность»,
Я спал, как спит наевшийся порок
И как не спит голодная невинность.
Довольно… может быть, я вас увлек
На миг — и вам понравилась «картинность»
Рассказа — но пора… с усталых ног
Сбиваю пыль: дошел я до развязки
Моей весьма не многосложной сказки.

Что ж сделалось с попом и с попадьею?
Да ничего. А Саша, господа,
Вступила в брак с чиновником. Зимою
Я был у них… обедал — точно, да.
Она слывет прекраснейшей женою
И недурна… толстеет — вот беда!
Живут они на Воскресенской, в пятом
Эта́же, в нумере пятьсот двадцатом.

В отчизне Данта, древней, знаменитой * ,
В тот самый век, когда монах немецкий *
Противу папы смело восставал,
Жил честный гражданин, Филиппо Стродзи.
Он был богат и знатен; торговал
Со всей Европой, заседал в судах
И вел за дело правое войну
С соседями: не раз ему вверяла
Свою судьбу тосканская столица. *
И был он справедлив, и прост, и кроток;
Не соблазнял, но покорял умом
Противников… и зависти враждебной,
Тревожной злобы, низкого коварства
Не ведал прямодушный человек.
В нем древний римлянин воскрес; во всех
Его делах, и в поступи, во взорах,
В обдуманной медлительности речи
Дышало благородное сознанье —
Сознанье государственного мужа.
Не позволял он называть себя
Почетными названьями; льстецам
Он говорил: «Меня зовут Филиппом,
Я сын купца». Любовью беспредельной
Любил он родину, любил свободу,
И, верный строгой мудрости Зенона, *
Ни смерти не боялся, ни безумно
Не радовался жизни, но бесчестно,
Но в рабстве жить не мог и не хотел.
И вот, когда семейство Медичисов, *
Людей честолюбивых, пышных, умных,
Уже давно любимое народом
(Со времени великого Козьмы) * ,
Достигло власти наконец; когда
Сам император — Пятый Карл * — родную
Дочь отдал Александру Медичису,
И, сильный силой царственного тестя,
Законы нагло начал попирать
Безумный Александр — восстал Филипп
И с жалобой не дерзкой, но достойной
Свободного народа, к венценосцу
Прибег. Но Карл остался непреклонным —
Цари друг другу все сродни. Тогда
Филиппо Стродзи, видя, что народ
Молчит и терпит, и страшась привычки
Разврата рабства — худшего разврата, —
Рукою Лоренцина погубил *
Надменного владыку. Но минула
Та славная, великая пора,
Когда цвели свободные народы
В Италии, божественной стране,
И не пугались мысли безначалья,
Как дети малолетные… Напрасно
Освободил Филипп родную землю —
Явился новый, грозный притеснитель * ,
Другой Козьма. Филипп собрал дружину,
Друзей нашел и преданных и смелых,
Но полководцем не был он искусным…
Надеялся на правоту, на доблесть
И верил обещаньям и словам
Не как ребенок легковерный — нет!
Как человек, быть может, слишком честный…
Его разбили, взяли в плен. Октавий *
Разбил же Брута некогда. Как муху
Паук, медлительно терзал Филиппа
Лукавый победитель. Вот однажды
Сидел несчастный после тяжкой пытки
Перед окном и радовался втайне:
Он выдержал неслыханные муки
И никого не выдал палачам.
Сквозь черную решетку падал ровный
Широкий луч на бледное лицо,
На рубище кровавое, на раны
Страдальца. Слышался вдали беспечный,
Веселый говор праздного народа…
В окошко мухи быстро залетали,
И с вышины томительно далекой
Прозрачной, светлой веяло весной.
С усильем поднял голову Филиппо:
И вспомнил он любимую жену * ,
Детей-сироток — собственное детство…
И молодость, и первые желанья,
И первые полезные дела,
И всю простую, праведную жизнь
Свою тогда припомнил он. И вот
Куда попал он наконец! Надеждам
Напрасным он не предавался… Казнь,
Мучительная казнь его ждала… Сомненье
Невыразимо горькое внезапно
Наполнило возвышенную душу
Филиппа; сердце в нем отяжелело,
И выступили слезы на глаза.
Молиться захотел он, возмутилось
В нем чувство справедливости… безмолвно
Израненные, скованные руки
Он поднял, показал их молча небу,
И без негодованья, с бесконечной
Печалью произнес он: где же правда?
И ропотом угрюмым отозвался
Филиппу низкий свод его тюрьмы…
Но долго бы пришлось еще терзаться
Филиппу, если б старый, честный сторож,
Достойный понимать его величье,
Однажды, после выхода судьи,
Не положил бы молча на пороге
Кинжала… Понял сторожа Филипп, —
И так же молча, медленным поклоном
Благодарил заботливого друга.
Но прежде чем себе нанес он рану *
Смертельную, на каменной стене
Кинжалом стих латинской эпопеи
Он начертал: «Когда-нибудь восстанет *
Из праха нашего желанный мститель!»
Последняя, напрасная надежда!
Филиппов сын погиб в земле чужой — *
На службе короля чужого; внук
Филиппа заживо был кинут в море * ,
И род его пресекся, Медичисы
Владели долго родиной Филиппа,
Охотно покорялись им потомки
Филипповых сограждан и друзей…
О наша матерь — вечная земля!
Ты поглощаешь так же равнодушно
И пот, и слезы, кровь детей твоих,
Пролитую за праведное дело,
Как утренние капельки росы!
И ты, живой, подвижный, звучный воздух,
Ты так же переносишь равнодушно
Последний вздох, последние молитвы,
Последние предсмертные проклятья,
Как песенку пастушки молодой…
А ты, неблагодарная толпа,
Ты забываешь так же беззаботно
Людей, погибших честно за тебя,
Как позабудут и твои потомки
Твои немые, тяжкие страданья,
Твои нетерпеливые волненья
И все победы громкие твои!
Блажен же тот, кому судьба смеется!
Блажен, кто счастлив, силен и не прав!!!
Дверь отворилась… и вошел Козьма…