Андрей Белый - Том 4. Маски

Уже брезжило; шуба раздвинула мех, с половым, с горбуном, пятаками расплачиваясь; и просунулось переможденное, очень бессонное, серое, полуживое, — квадратцем заплаты, — лицо.

Э, да это профессор Коробкин?

Он ночь, не имея пристанища, странствовал, чтобы решенье, один на один, перемыслить, чтоб прочно отрезан был самый попят, чтобы ближние, нежно любя, не опутали бы, как сетями, заботами, чтоб не размлело решенье: избыть дело это.

«Пелль-Мелль»-отель: номер тринадцать; и — «тень» — «тин-тен-тант»! Очень громкий звенец: не идут ли за ним? Это — шпоры: в двенадцатый номер.

И — с выдрогом о табуретку толкнулась коленка Мандро; и резнула поджилка; расстроилась координация нервов, — моторных: скелет в серых брюках; и — в черной визиточке; запахи опопонакса держались; но сломанный розовый ноготь — с каемкою грязи.

Все дергал ногой; поясница казалась разбитой; ходили угласто, как локоть, лопатки; а плечи, прилипшие к черепу, полуарбузом показывали спинной выгиб; и впадиной, вогнутой полуарбузом, — микитка.

Глаза — молодые.

Стена, как с растреском; турусы: трамбанит трамвай-треск тарелок; лакей панталоны несет; коридорный — ковер выколачивает; пустоплясы, нога; точно бег кенгуру.

Точно Конго! —

Гонг —

— плески пяток: —

— идет коридорами, к завтраку, —

— Эпикурей, Эломелло, с глазами овечьими; —

— Течва;

— владелец бакчей, Чулбабшей;

— Пэлампэ, Мелизанда; при ней адвокат Дошлякович; надутые Сушельсисы;

— Ушниканим; барон Багел-брей с Пороссенций-Фуфецием, очень желающим, чтобы его называли Металлом Фуффере-цием;

— Карл Павлардарм, —

— генерал.

С сервированным тонным подносом в тринадцатый номер влетает блистающий официант:

— Пэрмэтэ ву сервер [111] Пэрмэтэ' ву сэрвйр (фр.). — Позвольте вам помочь. .

— Антрекот?

— Вотр дэзир? [112] Вотр дэзир? (фр.) — Чего изволите?

В табль-д'от — вход — ему запрещен, — потому что расстроилась координация: он не вставал, — прыгал, с грохотом шлепаясь; точно по плитам пылающим дергал кровавыми пятками; задницей падал на крепкое кресло, ломая крестец, — не садился.

И статная талия темно-зеленым сукном, эксельбантом, орлом, то и дело, разбросив портьеру, высовывалась из двенадцатого; это Тертий Мертетев, породистый конь, дро-гом бедер и вымытого подбородка, бросал:

— Вы тут что?

Часовой!

«Ничего» — сказать мало, где ноль, абсолютный, господствовал.

Тертий Мертетев, достав портсигар, забивал по нем пальцами; и в черных пуговицах, — не глазах, — в черных коксах, в усищах, подобное что-то сочувствию вспыхивало, потому что дивился он — перемертвенно нервов.

В коричневый американский орех удивительно мягких диванов не строились придержи поз, сервированных, поданных точно на блюде; размление тела, которого бляблая кожа — рук, ног, живота, отвисающих ягодиц, — пуговицами штанов перетянутая, точно клейкое тесто; оно, точно кляклыми пальцами, капало из-под костюма, которым когда-то парижский портной прошикарил.

Сияющая минеральным бессмертьем эмаль, — не лицо, — точно пломба, на корне зубном.

Коли снять, — будет яма, — из шерсти: меж умными мигами глаз, нижней челюстью, двумя ушами.

И — без парика!

Запыленный парик красный отсверк, как на смех, разбрасывает в фешенебельный лондонский штамп — с канде-лябрины: — под бронзой ламп!

— И — каемочка марли!

Танцмейстер, потрепанный и захромавший на обе ноги да, да: вид — гангренозного!

Нагло разинувши рот, снял с корней, точно бонза, под Буддой обряд совершающий, челюсть; ее положил под парик, чтоб она досыхала под лондонским штампом.

Тут — Англия, Франция, с их «друаделом»,

«друаде Ром» [113] друаде Ром (фр.) — право Рима. —

— «друадемор» —

— а не остров Борнео, — не чащи, в которых макаки, боа, какаду и которые рог носорога ломает.

Здесь все же отель, — где — под зеленоватое зеркало сдавши портфель, котелок, пальто, трость, из передней летит коридором Велес-Непещевич в разблещенных лаках, засунувши руку в карман; в нем — битка.

Уши слушают: точно бутылка огромною пробкою бохает рядом, в двенадцатом:

— Англия!

— Франция!

О, —

«Малакаки, Мандро, Домардэн, доктор

Про, проктор Дри, —

— или Дру —

— друа де мор», —

только визы транзитные на истлевающем листике: паспорта.

Молодо светом играли глаза, нарушающие впечатленье; «ничто», осознавши себя с облегченьем, с огромным, без штампов и виз, упиралося задницей в крепкое американское кресло; открылись вторые глаза, на себе разорвавшие первые, точно сорочку, в прекрасные фоны диванов, прислушиваясь, как в двенадцатом хлопает голосом этот Велес, — вероятно, кидаяся корпусом, черным квадратом; и — пяткою по полу щелкает.

О, суета сует!

О, радость свободы, — не есть или есть, испражняться иль не испражняться, пред блещущими писсуарами! Или, — отщелкнуться дверью с «ноль-ноль», щелком выкинув «занято», с кряхтом согнуться, — затылочной шишкою под потолок, точно кукишем, броситься: в корень вглубиться речений: царя Соломона!

Не бить двумя пальцами дробь; безо всякого страха о губы помазаться пальцами: эта привычка Мандро выдавала; теперь уж привычка не выдаст, когда «Мандро» — выдан.

О, счастье быть телом!

Эпоха притворства, история древних культур, — Вавилона, Египта, Ассирии, Персии, — через которую он, «Фон-Мандро» проходил, свою длинную выкинув руку с сияющим перстнем финифтевым, в пальцы зацапав портфель, чтобы шкурой песца голубою овеять могучие плечи, — прошла! И столетия новых культур отчесал уже он, как «Друа-Домардэн», нанося свой визит этим — Наполеону, Маркизу де-Саду, Филиппу Красивому, — перебегая историей, как коридором по каймам эпох: от блистающих касс до блистающего: писсуара!

Довольно: пора с откровенным комфортом вращаться меж атомами — Гете, Канта, Тиглата-Палассера, — атомами Домардэн!

Не спросят:

— Чьи атомы?

Дела нет, — чьи.

Пусто небо над трубами: разве есть знак пролетающей птицы? Над этой трубой летел дым; били крыльями — галки, вороны: и проверещал раз пропеллером: Сантос-Дюмон; он — Лизаше понравился.

Небо — пустое; никто не отметит, куда улетел: так собравшее ветер в пригоршни, в одежду связавшее воды, пустая иллюзия, —

— Я-

— свои выпустит ветры; вода утечет: в писсуары; и будет — «ничто»!

Все же силился с кресла сойти, точно полураздавленное насекомое, жалко прилипшее к месту раздава.

Скакавшее тело губами писало губернии в странных усилиях передержать ерзы тоненьких, как у караморы, ног, зацеплявшихся, точно крючками параграфа, дергаясь под бронзой лампы; и вывесилось в коридор вопросительным знаком, затылочной шишкой торча в потолок, и лицо, оброненное в грудь, укрывая в муар отворотов визитки. Как плечи, не двигаясь, руки повисли, загнувшись кистями, поддерживая упадающие из визитки манжеты, которые уж не пристегивались.