Андрей Белый - Том 4. Маски

И —

— пес на кость, —

— к визе лапой дрожащей: зацапать!

«Очки» же — в пространство пустое, минуя Друа-Домардэна:

— Друа-Домардэн!

— Я… — настаивал.

Но за плечами — знакомый, его самого, — голос;

— Вла: мё вуаля! [139] Вла: мё вуаля! (фр.) — А вот и мы!

И минуя «Друа», отведя его руку, чрез голову, — визу пространству пустому: очки отдают.

Повернулся и видел: —

— с цилиндром опущенным, сжатым в руке изогнувшейся, с бронзового бородою, как в отблесках пламени рыжего, мягко просунулся в двери — Друа-Домардэн, — позой, сжатой, как крепким корсетом, он переступил, став в пороге, вперяясь в древнее выцветом серо-прожухлое золото стен.

И чиновник в очках, неся папку с чернильницей мимо Друа-Домардэна, — того, кто без челюсти, без парика, без очков, — к тому, кто — в парике, в челюстях и в очках:

— Распишитесь!

— А… как же — я, я? — приставало.

Оно потерялось, коли — не подлог: личность, — сперли, как — сперли — парик: он — его ж; разве эту каемочку не подшивала Жюли?

Самозванец, сперев Домардэна, под носом того, кто таким точно способом спер документы «Друа-Домардэна» — прошел под портьеру.

Э, что документы: за деньги спирают и души!

— А вы, господин фон-Мандро, потрудитесь ответить, зачем вам чердак поджигала Копыто?

— Я… не…

— А — я-с — знаю: понадобилось скрыть следы?… Эту книжечку вот, — и очки протянули к Мандро записную, забытую там эту книжечку, — в ту незадачную ночь в бумагах профессора похоронили.

Закрыв свою папку, чиновник пошел от того, кто уже стал оно; и «оно» —

— с бычьим ревом — в переднюю, где мужики не пустили; «оно» телефонную трубку сорвав, попыталось поведать хоть барышне, телефонистке, его не могущей спасти, —

— что «оно» —

— в западне! Дескать, Бобчинский — есть: где-то в мире!

Хрип трубки: —

— прр — тр! —

— Сумасшедшее под сумасшедшее ухо: с отчетливостью: —

— интендант Тинтендант! В боковую дверь выскочил синий, худой, — «тот», который стоял в коридоре «Пелль-Мелля»; в его руке — лом; он бодается лбом; Домардэн — в коридор мимо пятен «боевого» цвета во что-то синявое, серое, тусклое; но, спотыкнувшись о ящик, — в него; две махалися пятки: над паклею: —

— уши заткнуть: будет больно!

Подхвачен железными лапами; петлю на шее почувствовал; вырыв дыхания, воспламененье мозгов; и холстина, которая нос щекотала!

Напяливанье мешка — длилось долго; мешали особенно пятки, которые били: в носы; но нащупав веревку сквозь ткани, — дотягивали: с палким сапом, не зная, что из безвоздушного мира, когда недодох перешел все пределы, открылись восторги: «Веди к недоступному счастью того, кто надежды не знал!» Сердце, сердце… —

Кусочек базара: профессор по ящику хлопает:

— Мы понесем!

Вскрики мысли:

— Какого я друга имею!

И —

— ноль; —

— минус ноль!

Разрастанье, подобное, что ли, круженью с выпрыгиваньем (хлороформ так же действует); и ощущенье ударов двух пяток о пол: скоки — к новым возможностям!

А де-Лебрейль и Мертетев стояли в передней, не глядя, сопя; пробежал Сослепецкий, дрожащий и синий, — мыть руки; Велес, не решавшийся вовсе пойти, — вое же: был; и — вернулся:

— Еще: пусть додергается.

Языком подоткнув свою щеку, стоял, — пуча щечную шишку. Едва перебрасывались:

— Пора в ящик.

— Рогожу неси!

— Гвозди.

— А — где игла?

Как? —

— Туп-туп —

— из дыры коридора на них: —

— о, о!

Перетаращенный (видно, ослабли ручные веревки) мешок, как громадная желтая рожа, без глаз и без носа, без рук и без ног; видно: рвали, царапаясь, пальцы, за ткань ухватившиеся; и ходили от этого складки, слагая морщины, слагая погано осклабленный рот: до ушей (без ушей); и он — дергался.

Немо хохочущий, желтый мешок мимо них совершенно сознательно дергал: в подъездную дверь, — ту, которую, — вот-таки казус, — в последний момент с перепугу не заперли, так что мешок, ее выдавив, дергал уже по площадке, как зрячий, имея намеренье скоком, ступенями, прямо в подъезд прочесать; из щеки холстяной появилися пальцы — пять, — и за перила сквозь ткань ухватились; намеренье — явное: перечесав все ступени, чесать балаганною пляской в толпе: под аптекою!

Тут де-Лебрейль обнаружила мужество: точно циркист-ка, взвив в воздухе юбки, — на плечи мешка, панталончиками бирюзовыми горло сжимая, руками вцепляясь в плечи, качаясь над темным прощелом перил; с риском пасть меж перилами в пропасть; мешок — ослабел, так что дикая башня, иль тело на теле, обрушилась: перед перилами!

Бросились: уволокли.

И — пора!

Иоахим Терпеливиль, лицом, как Душуприй, и чех, как и он, — возвращался: под доску, под собственную: —

— «Иоахим Терпеливиль!»

Через полчаса де-Лебрейль, Тертий, оба — с дорожными сумками, с тем, кто был в шубе Друа-Домардэна, садились в машину; а два мужичка в ноги вдвинули ящик, зашитый в рогожу.

Они отъезжали к «Пелль-Меллю»; Лебрейль выходила в контору, чтобы дать заявление: спешной телефонограммой Друа-Домардэн вызван в Луцк; даже видели, как за стеклом, в шубу кутаясь, выпятив бороду и два очка, с нетерпением он ожидал секретаршу, которую выписали (а подстроили те, кому нужно).

В газетах прочли: «Луцк. Такого-то. Около Торчина пулей шальною убит публицист Домардэн».

Но известие это прошло незамеченным.

Козиев ли?

Цепь солдат; штыки, накрест патронные ленты; походная кухня дымит: на дворе Неперепрева; выставлен через забор пулемет: на забор дома Тителевой, где из форточки красное дразнится знамя; и — весь Гартагалов оцеплен полицией; прямо в забор дома Тителевой, точно пробками щелкают городачи револьверами; руки дрожат; надзиратель квартальный, испуганный, серенький, рукой махнул; не командует: будут казаки; Жебривый и Бриков кишат обывателями, проживающими в переулках соседних.

Стоит любопытное стадо: глазами расхлопалось: на Гартагалов, куда не пускают, где — бой: с домом Тителевой; здесь Бегмотен, барон, с Проживулина, первого, здесь Вор-пакчи, — озираючись, шопотом: Дашеву, Саше:

— Терпенье народное — лопнуло!

Здесь Ахшерваньев, Илкавина; здесь Питирим Вирни-чихин и Фрол Вивачихин, эс-эры, готовы прорвать цепь солдат, чтобы слиться с рабочими; здесь же Матрена Мав-рикиевна Мерзодерова, здесь Пфирщихцворш, здесь Плю-люев, Легалиев, Йжех, Буктукин, Желдицкая, панна; француз, гувернер, Пьер Жавуль, объясняет Жержееву, Жоржику:

— Се сон лэ бош! [140] Это — боши! (фр) (Бошами французы называли немцев.)

И сочувствует им знаток крапленых карт, Прищенкащ, отставной офицер, Перципович, — сочувствует.