Иван Крылов - Том 3. Басни, стихотворения, письма

А я скажу, не с тем, чтоб за Осла вступаться;
Он, точно, виноват (с ним сделан и расчет),
   Но, кажется, не прав и тот,
Кто поручил Ослу стеречь свой огород.

   Что волки жадны, всякий знает:
    Волк, евши, никогда
    Костей не разбирает.
За то на одного из них пришла беда:
   Он костью чуть не подавился.
  Но может Волк ни охнуть, ни вздохнуть;

   Пришло хоть ноги протянуть!
  По счастью, близко тут Журавль случился.
Вот, кой-как знаками стал Волк его манить
   И просит горю пособить.
    Журавль свой нос по шею
Засунул к Волку в пасть и с трудностью большею
  Кость вытащил и стал за труд просить.
   «Ты шутишь!» зверь вскричал коварный:
  «Тебе за труд? Ах, ты, неблагодарный!
А это ничего, что свой ты долгий нос
И с глупой головой из горла цел унес!
   Поди ж, приятель, убирайся,
Да берегись: вперед ты мне не попадайся».

Две Мухи собрались лететь в чужие кра́и,
И стали подзывать с собой туда Пчелу:
   Им насказали попугаи
О дальних сторонах большую похвалу.
Притом же им самим казалося обидно,
   Что их, на родине своей,
   Везде гоняют из гостей;
И даже до чего (ка́к людям то не стыдно,
   И что они за чудаки!):
  Чтоб поживиться им не дать сластями
    За пышными столами,
Придумали от них стеклянны колпаки;
А в хижинах на них злодеи пауки.
«Путь добрый вам», Пчела на это отвечала:
      «А мне
  И на моей приятно стороне.
От всех за соты я любовь себе сыскала —
   От поселян и до вельмож.
     Но вы летите,
     Куда хотите!
   Везде вам будет счастье то ж:
Не будете, друзья, нигде, не быв полезны,
   Вы ни почтенны, ни любезны,
  А рады пауки лишь будут вам
      И там».

  Кто с пользою отечеству трудится,
   Тот с ним легко не разлучится;
А кто полезным быть способности лишен,
Чужая сторона тому всегда приятна:
Не бывши гражданин, там мене презрен он,
И никому его там праздность не досадна.

Какой-то Муравей был силы непомерной,
Какой не слыхано ни в древни времена;
Он даже (говорит его историк верной)
Мог поднимать больших ячменных два зерна!
Притом и в храбрости за чудо почитался:
   Где б ни завидел червяка,
    Тотчас в него впивался
И даже хаживал один на паука.
   А тем вошел в такую славу
   Он в муравейнике своем,
Что только и речей там было, что о нем.
Я лишние хвалы считаю за отраву;
Но этот Муравей был не такого нраву:
     Он их любил,
    Своим их чванством мерил
     И всем им верил:
А ими, наконец, так голову набил,
   Что вздумал в город показаться,
   Чтоб силой там повеличаться.
   На самый крупный с сеном воз
   Он к мужику спесиво всполз
   И въехал в город очень пышно;
  Но, ах, какой для гордости удар!
Он думал, на него сбежится весь базар,
     Как на пожар;
   А про него совсем не слышно:
  У всякого забота там своя.
  Мой Муравей, то взяв листок, потянет,
   То припадет он, то привстанет:
   Никто не видит Муравья.
Уставши, наконец, тянуться, выправляться,
  С досадою Барбосу он сказал,
Который у воза хозяйского лежал:
   «Не правда ль, надобно признаться,
    Что в городе у вас
   Народ без толку и без глаз?
Возможно ль, что меня никто не примечает,
   Как ни тянусь я целый час;
    А, кажется, у нас
   Меня весь муравейник знает».
  И со стыдом отправился домой.

    Так думает иной
      Затейник,
  Что он в подсолнечной гремит.
     А он — дивит
    Свой только муравейник [2] Заключительное нравоучение первоначально читалось : Так, дворянин или чиновник там иной В уезде у себя и важен, и завиден.     И всех он там знатней,     И всех славней,     И всех умней, В столицу ж приезжай — как этот муравей,    Чуть-чуть он будет виден. .

Пастух в Нептуновом соседстве близко жил:
На взморье, хижины уютной обитатель,
Он стада малого был мирный обладатель
   И век спокойно проводил.
Не знал он пышности, зато не знал и горя,
   И долго участью своей
Довольней, может быть, он многих был царей.
   Но, видя всякий раз, как с Моря
Сокровища несут горами корабли,
Как выгружаются богатые товары
   И ломятся от них анбары,
И как хозяева их в пышности цвели,
    Пастух на то прельстился;
Распродал стадо, дом, товаров накупил,
  Сел на корабль — и за Море пустился.
Однако же поход его не долог был;
   Обманчивость, Морям природну,
Он скоро испытал: лишь берег вон из глаз,
    Как буря поднялась;
Корабль разбит, пошли товары к о дну,
   И он насилу спасся сам.
  Теперь опять, благодаря Морям,
Пошел он в пастухи, лишь с разницею тою,
   Что прежде пас овец своих,
   Теперь пасет овец чужих
Из платы. С нуждою, однако ж, хоть большою,
Чего не сделаешь терпеньем и трудом?
   Не спив того, не съев другова,
Скопил деньжонок он, завелся стадом снова,
И стал опять своих овечек пастухом.
  Вот, некогда, на берегу морском,
    При стаде он своем
     В день ясный сидя
      И видя,
Что на Море едва колышется вода
    (Так Море присмирело),
И плавно с пристани бегут по ней суда:
«Мой друг!» сказал: «опять ты денег захотело,
  Но ежели моих — пустое дело!
  Ищи кого иного ты провесть,
   От нас тебе была уж честь.
   Посмотрим, как других заманишь,
А от меня вперед копейки не достанешь».

Баснь эту лишним я почел бы толковать;
   Но как здесь к слову не сказать,
   Что лучше верного держаться,
Чем за обманчивой надеждою гоняться?
Найдется тысячу несчастных от нее
  На одного, кто не был ей обманут,
   А мне, что́ говорить ни станут,
   Я буду всё твердить свое:
Что впереди — бог весть; а что мое — мое!

   К Крестьянину вползла Змея
   И говорит: «Сосед! начнем жить дружно!
Теперь меня тебе стеречься уж не нужно;
Ты видишь, что совсем другая стала я
И кожу нынешней весной переменила».
Однако ж Мужика Змея не убедила.
    Мужик схватил обух
  И говорит: «Хоть ты и в новой коже,
   Да сердце у тебя всё то же».
   И вышиб из соседки дух.

Когда извериться в себе ты дашь причину,
   Как хочешь, ты меняй личину:
   Себя под нею не спасешь,
И что́ с Змеей, с тобой случиться может то ж.

Голодная кума Лиса залезла в сад;
   В нем винограду кисти рделись.
У кумушки глаза и зубы разгорелись;