Влас Дорошевич - По Европе

Сплетня, которая распространена в Париже больше, чем в Царёвококшайске. Сплетня, которая могущественнее в Париже, чем в Карасубазаре.

— Вы видели Дешанеля? Смотрите! Видите? Суетится, бегает! Ко всем подбегает, улыбается, жмёт руки, заискивает! Фи!

— Позор! Позор!

— Это что! Вы знаете, всю эту неделю он делал визиты всем вновь избранным кандидатам!

— А театральные билеты!

— Какие театральные билеты?

— А как же! Он рассылает театральные билеты!

«Дорогой коллега! Сегодня жена не совсем здорова, и мы не можем ехать в театр. Позвольте предложить вам нашу ложу».

— Если выберут Дешанеля, это будет успех его повара!

— Повара?

— А его знаменитые завтраки? Еженедельные завтраки, на которые он приглашает всех, направо и налево!

— Какой же он Поль Дешанель? Это — Paul Dejeunel! [16] Игра слов: от фамилии Дешанель и слова déjeuner (фр. завтрак).

— M-lle Humbert!

Тут завязывается спор.

— Позвольте! Позвольте! — вмешивается сторонник Дешанеля. — Поль Дешанель никогда не думал жениться на m-lle Humbert! Это m-me Humbert выдумала, чтобы прибавить себе кредита!

— А я вам говорю, что хотел! Хотел! Хотел!

— Никогда! Никогда! Никогда! А! Вы верите всему что рассказывала madame Humbert?! Тогда вам остаётся верить и в сто миллионов.

— А я вам говорю, что Поль Дешанель…

Спор становится горячим.

— Если выберут Буржуа, это решительно ничего не доказывает! — ораторствует в другом месте сторонник Дешанеля. — Это вопрос личных симпатий. Им нравится Буржуа! Вот и всё!

— Ну, да! — язвит сторонник Буржуа. — Им захотелось президента с бородой!

— Почему нет? Видеть четыре года перед собой одно и то же лицо! Захочется переменить! Вот и всё! Вот и всё! Нет, пусть бы выпустили против него Бриссона! Бриссон строг! Бриссона не любят! Бриссона забаллотировали бы! А Буржуа, — он всем симпатичен. Это только вопрос личных симпатий, как видите! У него много личных друзей в палате!

— У Буржуа много личных друзей даже среди правой, — шипит кто-то, — они будут вотировать за него по дружбе.

— Буржуа, если и выберут, то выберут только по знакомству.

— Позвольте, если выберут Дешанеля, что это значит? — провозглашает кто-то. — Его выберут, потому что он прощает штрафы!

— Как штрафы?

— Штрафы, которые накладываются всякий раз, как президент палаты призывает депутата к порядку со внесением в протокол. Штраф на полумесячное жалованье. Дешанель потом вычёркивает штраф, — Бриссон никогда. Оттого и в прошлый раз выбрали не Бриссона, а Дешанеля. Это просто! Это ясно! Депутаты рассуждают: «ну, её к чёрту, и политику, если это стоит 375 франков!»

— Позвольте! Что такое Дешанель? Арривист! Карьерист!

— Академик!

— Написал каких-то десять книжонок!

— Две! Только две! Я сам видел, — только две!

— Да и тех никто не читает!

— Читают из уважения к его отцу!

Право, даже не подумаешь, что находишься среди депутатов. Совершенные кумушки из Торжка.

Я встречаю одного из ближайших друзей Дешанеля.

— Как дела?

У него удручённый вид.

— Нам не везёт. Только что узнал, что мы теряем два голоса. Икс, оказывается, никогда не приходит на первое заседание палаты!

— Почему?

— Представьте! Боится какого-нибудь происшествия! Говорит: «такой тревожный день». Такая у него примета. Смешно! Законодатель и приметы! А Игрек третьего дня вывихнул себе руку. Верный был голос, но упал с извозчика. И что за охота людям в такую скверную погоду выезжать из дома!

Сторонник Дешанеля с отчаянием пожимает плечами.

Но:

— Le jeu est fait! [17] Ставки сделаны! (фр.)

Все сплетни пущены.

— Rien ne va plus. [18] Ставок больше нет. (фр.)

Барабаны грохнули «поход». Все сняли шляпы. Построенные в две шеренги, солдаты берут на караул.

Барабаны гремят в «зале Лаокоона», так что цилиндры дрожат в руках.

Между двумя шеренгами солдат проходит старший по возрасту депутат, Ролин, чтобы председательствовать во время выборов.

80-летний старик розовый и выхоленный, с седыми бакенбардами, с самой чиновничьей физиономией. Совсем председатель суда.

Впереди два пристава.

По бокам у Ролина два офицера с саблями наголо.

За ним опять два пристава.

Барабаны грохочут. Шествие тянется медленно.

Словно беднягу ведут на эшафот.

За ним идут его помощники в этом заседании, — четыре самых молодых депутата.

Словно его четыре сына, которые сейчас останутся сиротами.

Старичок поднимается на президентскую трибуну, звонит и читает по тетрадке свою речь.

Старичка никто не слушает, старичка никто не слышит, но старичку все аплодируют.

Старичок никакой гадости не скажет.

— Палата приступает к выборам…

— Избран Леон Буржуа!

Вся левая разражается громом аплодисментов.

— Vive la republique! Vive la republique!

На правой поднимается длинная-длинная фигура Мильвуа, редактора националистской газеты «La Patrie».

— Республика ни при чём в таких выборах! — кричит он.

— Сейчас вскочит Бодри д’Ассон! — предвкушают все.

— Это вы, националисты, не имеете ничего общего с республикой! — кричат с левой.

— Vive Bourgeois!

— Долой клерикалов!

И Бодри д’Ассон вскакивает на скамейку.

Маленький старик с огромной седой бородой, — Бодри д’Ассон одна из самых интересных фигур парламента.

В частной жизни, это — тихий, мирный, добрый старичок, весь ушедший в дела благотворительности.

В палате, это — «зверь». Это l’enfant terrible [19] Ужасный ребенок (фр.). палаты депутатов.

«Рыцарь короля».

Он вечный представитель Сабль-д’Олонн.

В доброй Сабль-д’Олонн, «верной своему королю», имеют о Франции своё, особое, представление.

Столетие пронеслось над миром, не коснувшись Сабль-д’Олонн, защищённой дремучими сосновыми лесами.

В доброй Сабль-д’Олонн, где носят «старые французские шляпы» с лихо загнутым бортом, предполагают, что Францией «временно правят якобинцы», но верят, что вот-вот придёт король и всех прогонит.

В Сабль-д’Олонн никто не посмеет сунуться поставить свою кандидатуру против Бодри д’Ассона.

Сабль-д’Олонн верно старику Бодри д’Ассону, который верен своему королю.

Бодри д’Ассон, несомненно, самый искренний из депутатов.

В то время, как другие находят возможным смеяться, шутить, Бодри д’Ассон принимает всё не иначе, как серьёзно.

Он болезненный старик. У него падучая.

И старик до такой степени близко принимает к сердцу всё, что происходит в палате, что доводит себя до припадков.

Он никогда ничего не говорит, — на это у старика не хватает спокойствия.

Но он считает своею обязанностью вскочить на скамейку и крикнуть в лицо всей палате:

— Vive la roi! [20] Да здравствует король!

И часто падает в корчах, среди невообразимого гама и улюлюканья, крича свой боевой клич: