Влас Дорошевич - По Европе

Толпа галдела, шумела, кричала, хохотала, аплодировала и свистала.

Словно рёв моря, то набегающего, то убегающего от берега.

Бой был трудный.

Самому великому Бомбита, лучшему из тореадоров Испании, — из пяти не удался ни один бык, ни один удар.

14,000 свистков сыпалось на его голову.

На его бритом, бабьем лице было написано раздражение, злость невероятная.

Он страдал ужасно. Под дождём, под градом свистков.

Старался вызывающе, презрительно смотреть на свиставшую толпу, — делал ей знаки:

— Сейчас! Сейчас!

С бешеной злостью всаживал шпагу в шею быку.

И снова свист, ураган свиста поднимался над цирком и падал на голову бедного тореадора.

Он не мог нанести смертельного удара.

Бык с торчащей в шее шпагой — снова кидался на матадоров.

И цирк ревел:

— Ole, toro!

«Браво, бык!».

Дон Карлос де Отаола, сияющий, ликующий, раскланивался, как автор, как композитор, как творец, из ложи алькада, прижимая шляпу к сердцу. И едва успевал отвечать на рукопожатия приходивших в ложу поздравить его с успехом.

— Браво, бык! Браво, бык! — гремело над цирком.

— Сегодня день быков! — с досадой воскликнул мой сосед, офицер-кавалерист.

Антонио Монтес пал на первом же быке.

Бык попался «весельчак».

Он решил поиграть перед смертью.

Правда, он долго не хотел выходить на арену.

Но зато когда вышел, — вышел!

— Так и следует! Так и следует! — с восторгом пояснял мне любезный сосед, путаясь во французском языке: это щенок, а не бык, который выбегает сразу… Но бык, который бык… Вы понимаете?.. Бык, который знает, что такое бык… Ну, словом… Бык! Бык неохотно идёт! Зато!..

Сторожа долго кричали, вопили, махали шляпами, хлопали ладонями по открытой двери, — пока бык, «понимавший своё дело», соблаговолил появиться.

Выбежав, он остановился, как вкопанный, как статуя.

Красавец, с крутой шеей, с огромным зобом, с колоссальными рогами, которые, извиваясь, расходились далеко друг от друга.

Остановился, ослеплённый солнцем, оглушённый рёвом.

Он как будто говорил:

— Постойте! Постойте! Дайте разобраться, в чём тут дело.

Вдали какие-то пёстрые люди преглупо прыгали и пренадоедливо махали какими-то цветными плащами.

— А! Вы вот как!

Бык нагнул голову, заревел и огромными прыжками ринулся на них.

— Прежде всего их нужно всех перепороть!

Раз… два… три… Несколько моментов — и ни одного из этих надоедливых пёстрых людей не осталось на арене.

Все поскакали за барьер.

Хохот всего цирка, — и бык сразу сделался любимцем публики.

— Браво, бык!

Он глядел недоумевающе, поворачивая голову во все стороны:

— Куда ж они, чёрт их возьми, подевались? Сейчас здесь были. Не успел боднуть, — словно черти исчезли.

В это время около хлопнул плащ.

Бык оглянулся, кинулся.

Справа закрутился другой, слева третий… четвёртый… пятый…

Бык кидался за одним, бросал, кидался на другого.

Embarras de richesses!

У быка, вероятно, закружилась голова.

Которого бодать? Все, кажется, вот-вот висят на рогах. И никого!

Среди этой свалки, сумятицы, прыжков взад, вперёд, направо, налево, — бык вдруг увидал перед собою лошадь.

— А-а!

Бык нагнул голову, скакнул.

— Ole! — завопил весь цирк.

Лошадь с завязанными глазами стояла только на передних ногах. Задние ноги трепыхались над головою быка.

Бык всадил ей рог в пах и крутил, крутил головою, разворачивая ей внутренности.

Пикадор напрасно всё глубже и глубже всаживал ему в спину копьё.

Бык всё ворочал, ворочал, ворочал головой, словно ввинчивал рог в трепыхавшуюся лошадь.

И лошадь и пикадор полетели кувырком.

Свист, отчаянный свист пикадору охватил весь цирк.

Лошадь, вытянув морду, оскалив зубы, с вылезшими из орбит глазами, билась в судорогах на земле и дрыгала ногами. Кровь целым ручьём так и хлестала, так и хлестала из совершенно раскрытого живота.

Подбежавший конюх срезал ей чёлку, чтоб было удобнее, и всадил в голову кинжал.

И пока он умелой рукой всё глубже и глубже погружал кинжал, судорожные движения лошади становились всё тише и тише. Она успокаивалась, больше не билась, — она только тихо трепетала ногами.

Словно говорила:

— Вот так… Вот так… Глубже… Ещё… Так мне легче… Мне легче…

Вздохнула, дёрнулась и затихла. Околела.

А по арене, широко расставив ноги, неверными прыжками, дрожа, шатаясь, скакала другая запоротая лошадь.

Белые внутренности, окрашенные в розоватый цвет струйками крови, болтались у неё под животом.

Она упала.

«Весельчак»-бык запарывал третью лошадь, из которой хлестала грязная, мутная кровь.

И весь цирк свистал, оглушительно свистал пикадорам, которых едва успевали выхватывать из-под рогов быка.

Конюхи, немилосердно колотя палками, вытаскивали на арену новых лошадей.

Бык с красными рогами, с окровавленной мордой кидался на матадоров.

По его израненной, изодранной пиками спине лились потоки крови. Кровь струилась, рдела, горела на солнце.

Красные пятна покрывали жёлтый песок арены.

Быку подвернулся труп лошади. Он, подняв её на рога, бросил на землю, бодал, топтал ногами, нюхал и, видя, что мёртвая, бросил.

Пикадоры были уж на свежих лошадях.

Повязка спала с глаз лошади. Она упиралась всеми четырьмя ногами. Её колотили палками, толкали, тащили на быка.

Публика ревела, свистала.

Пикадор сорвал с себя шляпу и кинул в публику.

Жест, который значит:

— Ну, теперь молитесь за меня!

Он всадил шпоры и, копьё наперевес, прыгнул с лошадью на быка.

— Ole! — раздался вопль.

Напрасно!

Лошадь летела кубарем, убитая одним ударом в грудь. Пикадор летел через неё.

Бык поднял на себя уже другую лошадь с пикадором, тоже без шляпы, тоже полным красоты и отчаяния жестом бросившим шляпу в публику.

Пять лошадиных трупов валялось на арене.

Шестую уводили с распоротым животом, чтоб зашить и вывести опять.

Сигнал трубы прекратил эту бойню.

И свист пикадорам затих.

Перед быком, словно кукла на резинке, подпрыгивал на одном месте какой-то человек, размахивая красными палочками.

Бык остановился, опешивши, и посмотрел на него внимательно и с недоумением:

— Что за дурак? И чего ему нужно!

Человек всё продолжал подпрыгивать на одном месте, словно на резине.

Бык решил:

— Нужно, на всякий случай, его забодать.

Нагнул голову, бросился — и вдруг остановился, заревел и отчаянно замотал головой.

Две бандерильи впились ему в шею.

С языка у быка крупными каплями падала слюна и пена. Свежие струйки крови текли и рдели на солнце.

А перед глазами подпрыгивал, как на резине, другой человек, размахивая цветными палочками.

Бык кинулся преследовать этих из земли выраставших человечков.