Николай Лохматов - Листопад

- Сережа, Сергей, куда ты? - звала его Стрельникова. - Ну, погоди! Успокойся!..

Но Буравлева в избе уже не было. Он стоял у дороги и прижимал к разгоряченному лицу полные пригоршни сыпучего морозного снега. А в голове неустанно бился один и тот же вопрос: как это он мог? как?

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

1

Секретарь райкома Ручьев вызвал к себе инструктора Жезлова. Тот вошел в кабинет строгий, подтянутый. Продолговатое, сухое лицо осунулось, вид был усталый.

- Ты здоров? - спросил его Ручьев.

- Вроде. А что?

- Вид у тебя что-то того... Отдыхать надо.

- Отдохнуть-то недурно, Алексей Дмитриевич, - согласился Жезлов и провел ладонью по горлу. - Да работы вот так, по самую завязку.

Ручьев вместе с ним когда-то учился в партийной шкоде. После окончания Жезлов поехал работать сразу в райком партии, а Ручьев, как агроном, - в совхоз, секретарем партийной организации. Там-то и случилась неприятность. Жезлову пришлось разбирать дело Ручьева. Он помог восторжествовать правде. С тех пор дружба их окрепла.

Ручьев внимательно посмотрел на Жезлова.

- Слушай, Семен Данилович, что ты знаешь о проекте приокского лесничего?

- О каком проекте, Алексей Дмитриевич?

- Да вот узнал в области, есть такой проект о рациональном использовании наших лесов, а райком в неведении.

Жезлов поморщил лоб:

- Да, вспоминаю... Письмо Буравлева. Я вам сейчас его принесу.

Жезлов вышел и через несколько минут вернулся с письмом Буравлева.

- Ну и что? - нетерпеливо спросил Ручьев.

- По-моему, это попало не по адресу. Надо переслать в лесхоз. Пусть там и решают.

Ручьев взял письмо, не торопясь покрутил его в руке.

- Оставь мне его, пожалуйста.

Через какое-то время Ручьев снова вызвал инструктора. Он долго всматривался в похудевшее его лицо.

- Свыкаться ты начинаешь с повседневными делами, Семен Данилович, неожиданно сказал Ручьев. - Текучка, что ль, заедает? А ведь, честно говоря, проект умный. Вопросы, которые ставит этот самый Буравлев, имеют, по-моему, принципиальное значение.

- Пусть пишет в областное управление или, наконец, в свое министерство, - не сдавался Жезлов. - Каналов для решения этой проблемы вполне достаточно.

- И ты думаешь, убедил меня? - не поворачивая головы, неожиданно спросил Ручьев. - Коммунист обращается за поддержкой, а мы что? Вижу, устал ты, Семен Данилович. Действительно, тебе надо отдохнуть. Но прежде загляни в лесхоз, поговори с народом.

- Да несбыточны эти мысли, Алексей Дмитриевич... Запретить рубку на десять лет... Кто разрешит? А баланс на стройки? Только недавно спустили новый план для одного очень важного объекта. Потом, не забудьте, часть древесины идет на экспорт! Понимаете? - Жезлов, по мере того как говорил, оживлялся, и лицо его становилось пунцовым. - Передать охотничье хозяйство лесничеству... Ну я еще понимаю его размышления насчет новых принципов работы лесхоза... Но дрова, зайцев, птиц и отстрел волков - все в одну кучу валить, ну - сами понимаете... Можно подумать, что в министерстве хуже нас разбираются...

- А план обсадки Оки? - вдруг перебил его Ручьев. - Разве это не разумно? Ока мелеет, гибнет рыба, уничтожается приокский ландшафт - разве это дело лишь речного флота? Эх, Семен Данилович!

Жезлов недовольно взглянул на секретаря:

- У лесхоза нет на это ни техники, ни людей. Ведь еще существуют регламентированные права лесхозов.

- Вот об этом-то и пишет Буравлев. Так что, прошу тебя, повнимательней отнесись к этому проекту. Ну как, Семен Данилович, договорились?

- Постараюсь разобраться, - пообещал Жезлов. - Стоящее мы всегда поддерживали, - и, мягко, по-кошачьи, ступая по ворсистому ковру, вышел из кабинета.

2

Ручьев давно собирался побывать в лесничестве, заодно подышать свежим хвойным воздухом.

Перед отъездом он зашел домой. Выпив стакан горячего чая на дорогу, он обул с высокими голенищами валенки, потом надел новенький полушубок и, прихватив на всякий случай ружье, пошел к машине.

Юркий "газик", пробежав многолюдные городские улицы, вырвался на волю. И вот уже отмелькали телеграфные столбы на асфальтированном шоссе, под колесами белой лентой помчался накатанный санями и автомобильными шинами проселок.

Ручьев никак не мог оторвать взгляда от сверкающих на солнце березовых рощ, от разодетых в расписные камзолы сосняков... Овражные заросли перемешались с голубоватыми полями, с мохнатыми ельниками... И все это делало землю необыкновенно красивой и влекущей.

Когда машина пересекла Оку и вымахнула на пригорок, Ручьев осторожно толкнул локтем шофера Федю и таинственно прошептал:

- Смотри направо - черныши. Вот я их сейчас!..

"Газик", словно споткнувшись, раз-другой дернулся. Шофер подрулил его к обочине проселка, выключил мотор. Ручьев, чтобы не напугать птиц, осторожно приоткрыл дверцу, прицелился. Гулкий выстрел огласил лес. С верхушки елки, широко распластав крылья, упала птица.

- Готова!.. - восторженно выдохнул Ручьев и, взглянув на водителя, похвастался: - Вот как надо стрелять!..

Он положил на сиденье ружье и зашагал по снежной целине за трофеем. Добравшись до елки, бродил вокруг нее, заглядывал под нависшие до земли кроны, но не мог найти ни единого перышка. "Ушел, черт его побери! подосадовал он. - И царапины после себя не оставил".

К машине вернулся вспотевший, насупленный.

- Ну что, большой? - с деланным интересом спросил его Федя.

- Унесли его куда-то черти. Все кусты облазил...

- Скажите, пожалуйста, какая непочтенная птица...

- Будет насмешничать-то...

- Не обижайтесь на меня, Алексей Дмитриевич, - смутился шофер. - Вы в своей неудаче неповинны. Это сидели не черныши, а вороны. А их, бестий, редкий охотник подстрелить может...

- Сам это понял, - хмуро отозвался Ручьев. - Я же степняк. Вот и опростоволосился. Правда, в лесу бывать приходилось, особенно в войну. Но это было очень давно...

Он сел в кабину, отвернулся к боковому стеклу. Мимо поплыли березовые рощицы, поляны, усеянные мелким можжевельником, вырубки с редкими молодыми сосенками...

Ехали молча. Шофер, поглядывая на задумавшегося секретаря райкома, сказал:

- Лес всегда на размышления наводит...

- Ты прав, Федя. Фронт вспомнил. И как раз дело было в лесу...

...Долина у небольшой речушки с неизвестным названием. Из чащи тянуло распустившимся ландышем и пряным ароматом разнотравья. Кругом было спокойно и тихо, будто и нет войны. Неожиданно в небо черными корнями вросли взрывы снарядов. И сразу все исчезло: и запахи ландыша, и соловьиные трели, и даже небо...

Очнулся Ручьев только под утро. Стояла какая-то необычайная тишина. Из-за кустов лился густой аромат ландыша. Рядом сочились иссеченные осколками стволы берез. И где-то робко, словно пробуя голос, пощелкивал соловей. Во всем теле была нестерпимая боль.