Николай Лохматов - Листопад

От леса усадьбу отсекал высокий дощатый забор. Дом этот скорее всего напоминал крепость...

"Живет, как барсук в норе, - отметил Буравлев, поднимаясь по ступенькам крыльца. - Удельный князек, а попробуй тронь его - сразу найдутся защитники".

- О-о! Кого я вижу!.. Проходи, проходи, дорогой Сергей Иванович! распахивая перед гостем дверь, запричитал Шевлюгин. - Марфа, смотри, кто пришел-то к нам!

Из другой половины избы высунулась плотная женщина с большими серыми глазами и уставилась на Буравлева.

- Подай-ка нам что-нибудь посытнее. Из подвала достань ту, с черносмородинным настоем. Да поживей.

- Не старайся, Матвей Кузьмич, - запротестовал Буравлев. - Все равно пить не буду. По делу зашел.

- Никаких дел! - тараща глаза, возразил Шевлюгин. - Лучше и не говори. Там у меня приготовлено для друга дорогого. Марфа! Ты скоро там?!

Но Марфа, по всей вероятности, не особо торопилась.

- Гаврюху Сомова встретил, - стараясь быть спокойным, сказал Буравлев. - Ругается. Подвел ты его.

Лицо Шевлюгина перекосилось.

- Ты что-то путаешь. Не знаю такого. - Он выхватил из кармана папироску и, сунув ее в мясистые губы, начал нервно шарить по карманам в поисках спичек.

Буравлев вынул найденную Прокудиным зажигалку и, нажав кнопку, поднес ее к папироске. Шевлюгин машинально ткнул ею в пламя и тут же оторопел. Губы его хищно дрогнули.

- Узнаешь? - прощупывал его пытливым взглядом Буравлев.

- Ну как же! - деланно заулыбался тот. - На днях тропил зайца и не заметил, как обронил. Спасибо, что нашел, - и потянул к зажигалке руку.

Буравлев, смерив его плотную, коротконогую фигуру взглядом, отстранился.

- Признаешь, значит? А Гаврюху признать не хочешь. Так-так... укоризненно покачал головой. - Мастак ты, выходит, Матвей Кузьмич. Кто же тогда в колхозной машине от Лужков увез штабеля леса? Уж не сами ли они перебрались в сомовский сарай?

Шевлюгин выплюнул изо рта незажженную папироску, сквозь зубы процедил:

- Ты за кого меня принимаешь?

- За того, кто ты есть на самом деле.

Лицо Шевлюгина налилось кровью. Взбычив голову, он шагнул на лесничего.

- Уйди, раздавлю, как клопа!

Буравлев, усмехаясь, прошел к столу и, усаживаясь на табуретке, спокойно сказал:

- Ты вроде дорогому гостю черносмородинной настойки обещал?

- Уйди, говорю!.. - еще свирепей зарычал егерь. Мясистое, толстощекое лицо его и жилистая, изборожденная морщинками шея налились кровью.

Буравлев поднялся, пересек комнату и, не взглянув на Шевлюгина, толкнул плечом дверь.

3

В сельском Совете было людно. Только что закончилось совещание, и еще не успели разойтись по своим делам. У председательского стола толпились колхозники.

Буравлев подождал, когда председатель Совета освободится. Отозвав его в сторонку, рассказал о хищении бревен и передал как вещественное доказательство зажигалку.

Председатель Совета покрутил в руках, дважды чиркнул ею и ухмыльнулся:

- Придумают же, черти!..

Уже вечерело. Над колокольней полуразрушенной церкви суматошились галки, где-то во дворе жалобно мычал забытый всеми теленок.

Буравлев шел, охваченный думами. И натолкнулся на Стрельникову.

- Зову-зову, а ответа никакого, будто и на самом деле не слышишь, - с упреком прозвучал ее голос.

Буравлев приветливо улыбнулся:

- Стоит ли на это обижаться! Задумался, вот и вся тут беда...

- А в тот вечер почему... - и, не договорив, Евдокия Петровна смущенно опустила глаза.

Буравлев, смущенно покашляв, опустил глаза.

- Неловко как-то получилось. Я просто не привык к неожиданностям.

- Глупый ты, оказывается, еще, - в голосе Стрельниковой зазвучали ласковые нотки. - Разве можно в таком состоянии оставлять женщину? Я же к тебе со всей душой... А я ждала, думала - вернешься! Обидно. Всю ночь проплакала. - И вдруг повернула разговор на другое: - По какому это делу Жезлов приезжал? Все что-то вынюхивал: что да как? Давно ли знакомы? Я прямо не знала, что и отвечать.

- Вот и хорошо, что интересуется. Значит, не безразличен ему, шутливо заметил Буравлев.

- Может, зайдешь? У меня там кое-что для тебя припасено...

- Не обижайся, Евдокия Петровна, я вот так занят, - Буравлев провел ребром ладони по горлу. - Рад бы, да, к сожалению, не могу. Может, как-нибудь в другой раз...

- К чему все это говоришь?

Он молча пожал ей руку.

Сосновка была позади. За снежными волнами скрылась избушка Стрельниковой, а Буравлев все еще спрашивал себя: "Зачем все так случилось? Зачем? И нужно же было к ней заходить в дом, пить эту ненавистную водку!.. А теперь вот..." Да иначе он и не мог поступить. Он любил в жизни только ее, свою Катюшу. Пусть она даже теперь недоступна ему, но он думал только о ней, мысленно нашептывал ей ласковые слова...

У спуска к реке Буравлева насторожил невнятный шорох, доносившийся из еловых зарослей. Чтобы не выдать себя, он зашел с наветренной стороны за ствол дуплистой старой осины и стал прислушиваться. Шорох нарастал. Из чащи на дорогу вышел огромный лось. Раскидистые рога его были необычайно красивы, и шел он величавой походкой.

Лось, сделав несколько шагов, приостановился. Рядом с ним была молодая поджарая лосиха с белой звездочкой на лбу. Она прижималась к его боку, терлась мордой об его тугую шею. Втянув в себя широкими ноздрями воздух, лось сошел с дороги и скрылся в чащобе. Вслед за ним вышло еще несколько пар лосей, они также пересекли зимник.

Буравлев не мог оторвать от них взгляда. Настолько была величественной картина...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

После встречи со стаей Корноухого за Климовой сторожкой Буян и лосиха изменили свой обычный обход Светлого урочища.

На рассвете, пожевав осиновых веток, они откочевали в глубь Барановских лесов. Густой ельник мешался с березняками, дубравы чередовались с сосняком, а Буян все вел и вел лосиху дальше на запад, отыскивая безопасное для зимовки место. Они обходили глубокие овраги, пересекали занесенные сугробами лесные ручьи. Деревья начали редеть, в прогалы между стволами забрезжил свет, и лоси вскоре спустились в большую, поросшую ивняком и черноталом лощину. Там они устроили привал.

Новое место не особенно нравилось Буяну и лосихе. Передвигаться здесь было трудно. Сугробы доходили почти до самых пахов. Намного меньше, чем в Светлом урочище, и молодых деревьев. Зато не попадались волчьи следы, не доносился сюда яростный лай и резкие, пугающие выстрелы. И днем и ночью над лощиной стояла глухая, сонливая тишина. Изредка лишь потревоживал ее слабый писк гаечки или стук работяги-дятла.

Лоси ели горько-кислую сосновую хвою, с хрустом ломали тонкие побеги берез. На болотных чистинах разгребали снег, лакомились пушистым мохом. Но ягеля в этих местах было мало, хвоя и березовые ветки уже приелись.