Николай Лохматов - Листопад

- Как их много! - удивился Васек. - Десятка два будет.

- А может, и больше. Там испокон веков токовище, - проворчал Прокудин и стал приглядываться к верхушкам сосен.

Косачи шумели хвоей, трещали сухими ветками.

А дрозд словно в раздумье пропел:

"Со-сном... Со-сном..."

- А что, и правда спать пора, - сказал Прокудин и с трудом поднялся с лавки. - Будьте покойны, я вас разбужу в самое время...

В избе было тепло и уютно. Над окнами в клетках дремали, опустив хвосты, птицы. Услышав шаги, из-под кровати вылезла галка и заковыляла к печке, но посередине пола почему-то раздумала и нырнула под лавку, в темноту.

- Сейчас поужинаем и спать, - сказал Прокудин. - Вставать придется раненько. К Касьянову броду пойдем. У нас-то глухарей осталось мало.

Он налил полную миску мясных щей и поставил на стол. Васек из шкафа достал ложки, хлеб.

- Хлебайте да на печку...

Митя принес из сеней рюкзак, достал оттуда кусок мерзлого сала.

Прокудин улыбнулся:

- А ты, видать, парень запасливый.

- Мать говорит: идешь на день - бери на неделю, - не без достоинства ответил Митя. - Я охотник: мало ли что может в лесу приключиться.

- Мать говорит правильно, - рассудительность мальчика понравилась старику.

- А ты, дедушка, слыхал, как они поют? - полюбопытствовал Вася.

- Кто? Глухари-то? - уставился на него Прокудин и, как мальчишка, встряхнул плечами. - Вот чудак-то! Да еще сколько!.. Бывало, стоишь и не дышишь. А по спине так и дерет мороз!..

- Страшно?

- Да нет... Больно хорошо. По-моему - лучше глухаря и певца нет. Возьмем, к примеру, хотя бы нашего певчего дрозда. С зари до зари заливается, аж в ушах звенит. А не то. Тетерева - те больше компании любят. Повиснут с десяток на березе друг к дружке, будто и леса другого нет. - Старик тихо, как бы по секрету, поведал: - Глухарь не им чета. Нет птицы ему равной!.. Разыщет какую повыше сосну, примостится на ней и смотрит вокруг, как князь с крепостной башни или монах с монастырской стены: не идет ли кто? А когда тока идут? Беда! От песен его аж в поджилках дрожь. Сколько их не перевидал, а схожих друг с другом не встретил. Выберет всяк себе сук побольше да потолще и прогуливается по нему, как артист по сцене. То, глядишь, шею вытянет, то бородой начнет трясти... Это он для острастки. Иной, на манер дрозда или зяблика, усядется на самой маковке, шею вскинет вверх и сам себе песню бормочет. А третьи, скажем, любят покуражиться на полянке. Раскрылешится, как индюк, и шипит, и булькает. А то по-тетеревиному подскочит свечой... Лови его! Крылья большущие, только гул от них да треск сучьев слышен...

Лампа меркла. В горелке слышалось сухое потрескивание последнего керосина. Увлекшись рассказом, Прокудин не замечал ни тяжкого запаха уже начавшего гореть фитиля, ни сгустившихся в избе сумерек. Ребята ясно представляли себе предутренний безмолвный лес, тонкую, как нитку, полоску зари и на самой верхушке сосны угольно-черную птицу. Напряженно вытянув к еще непомеркшим звездам шею, она сидела неподвижно и чуть оттопырив крылья. Из ее горла торопливо вылетали частые, нетерпеливые звуки, тихие и непонятные, не похожие ни на какие другие голоса, которые они слышали.

- Ну я, кажется, заговорился, - наконец спохватился Прокудин. Нальем в лампу керосина и - спать.

Не одеваясь, он вышел в сени, принес оттуда из-под керосина баклагу.

- Только уговор, завтра от меня не отставать, - предупредил он. - Лес глухой, малоизвестный. Заплутаете, как те журавли с Касьянова брода...

Заправив лампу, старик, кряхтя, полез на печку. За ним ребята.

- Дедушка, - вдруг зашептал Коля. - А потом журавли нашли свой дом?

- Какие журавли? - не понял Прокудин.

- А с Касьянова брода, которые заплутали.

- Нашли. Только они заплутали не в лесу... Поздно уже, спите. Потом расскажу.

По избушке ходили белые блики. Даже неугомонные часы и те, казалось, притихли, притаились. За окном над верхушками елок зарделась вечерница.

2

Над лесом двигалась мутно-желтая луна. В обманчивом свете ее сосны казались непомерно большими и лохматыми. Кусты, как копны, чернели по сторонам.

Прокудин шагал по хрусткому насту. Снег под его тяжестью позванивал, как кавалерийские шпоры.

Ребята едва поспевали за стариком. Еще не прошел сон - смыкались веки. За спиной Мити горбился небольшой рюкзак и торчал вороненый ствол ружья.

- Откуда это у тебя ружье? - удивился старик.

- Вчера еще принес. В сенях оставил.

- А стрелять-то умеешь?

- Я же охотник, - не без гордости ответил Митя.

- А на глухаря ходил?

- Нет. Просился с отцом, а он не взял меня.

- Ну так слушайте, что я вам скажу. - Старик выжидательно помолчал, словно собирался произнести длинную речь. - Глухарь - птица осторожная; слух и зрение у него острые. Чуть что - поминай как звали. Только когда поет, в эту минуту он не слышит. Потому и прозвище получил такое глухарь. А за привязанность к моховым болотам окрестили его еще одним именем: мошником. Хорошее имя, старое. Почитай, еще от старых людей до нас дошло. Так вот, подходить к глухарю надо неспроста, а под песню. В самом начале пения стой и не шевелись! Чуток он в этот час! Щелк - и молчит, щелк - и молчит. Смотрит - нет ли опасности. А потом словно палочкой по суку застучит: "тук... тук-тук..." А то заскрежещет: "скршшшшши... скршшшии..." Ровно ножом по сковородке. Аж сердце холоденеет. Вот тогда-то и шагайте к нему. Да не как попало, а с умом, с хитрецой. От кустика к кустику, от дерева к дереву. А замолчит глухарь - замри. В каком бы положении ни был... Ясно? До Касьянова брода теперь недалеко. Вот обойдем овраг, а там и до места рукой подать.

На спуске под ногами Прокудина хряснул снег, чавкнула вода. Он поспешно отпрянул назад.

- Сюда не ходите, трясина засосать может. Обогните сторонкой.

Старик вывел ребят на опушку бора. Огромные, как сказочные чудовища, елки раскинули по сторонам колючие суковины, преграждая дорогу.

- Теперь молчок, - погрозил пальцем Прокудин.

Лес шумел таинственно и глухо. Чудилось, что-то невидимое и огромное ворочалось в его непроходимой глубине. По лощине, словно пролитое молоко, поплыл туман. Он захлестнул серевшую в стороне шелюгу и, извиваясь по-змеиному, пополз к бору. Позади, у оврага, кто-то дико прохохотал и кинулся в кусты. Ребята тревожно жались к старику.

- Это птица, - успокоил их Прокудин. - Петух белой куропатки. Он всегда так перед током.

Чуткое ухо старика улавливало каждый звук. За оврагом снова хохотнул белый петух-куропач. Немного спустя где-то в бору жалобно протрубили журавли. А вслед еле уловимые звуки, будто где-то на камень падали дождинки. Стукнет, как спросит: "тэ-кэ?" и утвердительно ответит: "тэ-кэ"... И снова, но уже более учащенное: "тэ-ке, тэ-ке..." И тут же народились новые звуки: "хичи-фра, хичи-флить".