Николай Лохматов - Листопад

- Слышите? Завел волынку, - шепотом сказал Прокудин. - Это он, глухарь. Теперь пойдем. Только след в след и - ни гу-гу. Иначе зря старались.

Он, наклонившись вперед, постоял с минуту и, неожиданно сделав три шага, замер. Сделали три шага и ребята. Еще три шага... и еще... Ребята не упускали ни одного движения старика. Своей ловкостью и быстротой он изумлял.

У молодой елочки приостановились, прислушались. Звуки стали явственнее, резче. Из чащи доносился легкий стукоток, словно кто тихонько ударял спичкой по коробку: "впридвойку, впридвойку..."

Звук усилился и стал повторяться часто-часто: "тук-тук... тук-тук... туку туку туку-экх!"

- Вот он, стукоток... - И Прокудин ни с места.

Затаились и ребята. Ждали, когда снова нужно будет делать перебежку.

Но вот раздался скрежет, и они прошли еще три шага, и снова - стоп.

Лес наконец поредел. Над верхушками елок тускло моргали звезды.

Желтая, щербатая луна завалилась набок и по ухабистой горке начала сползать по гребням сосняка. Между стволов заметались лиловые сумерки наступающего утра.

Глухарь, казалось, был совсем близко. Сердца ребят бились часто и гулко. Они то и дело поворачивали головы, искали таинственного певца.

Первым глухаря увидел Митя. Подтолкнув локтем рядом стоящего Колю, он кивнул в сторону небольшой, стоящей у края болота елки. На фоне розовевшего неба, среди хвойных султанчиков, голова глухаря рисовалась черной клюкой. Нетерпеливо переступая мохнатыми лапами, он ходил взад и вперед по толстой суковине. Подергивалась его взъерошенная шея. Оттопырив крылья и распушив по-павлиньи хвост, он тряс седой бородой.

Глухарь вдруг выбросил вверх голову с раскрытым клювом и заскрежетал-защелкал так, что Васек и Коля, от неожиданности вздрогнув, переглянулись.

- Ну что, слыхали? - улыбнулся старик. Приложив ладонь к уху, он замер.

С легким хрустом раздвигал глухарь перья маховых крыльев. И звучно щелкал. Эти звуки переходили в захлебывающуюся трель, за которой и следовала сама песня... Будто кто быстро-быстро втягивал и выпускал воздух сквозь стиснутые зубы. Странная песня. Но древняя, как сам лес. Очень схожая с отголосками птичьего шороха, с хрустом веток, со скрипом в ветреную погоду деревьев. Это волновало Прокудина. Это волновало ребят. И будило в них радостное, возвышенное чувство...

По небу все шире расплывался румянец зари. Золотилась широкая, с темной прозеленью, овальная грудь глухаря. В угольной черноте его крыльев проступала лазурь. Красными фонариками зажглись набухшие надбровья.

На хвое вспыхивали замерзшие за ночь капельки вчерашнего дождя. От дуновения ветерка они позванивали в такт глухариной песне.

В стороне слышалось призывное квохтание кополух.

Глухарь зашлепал, забил крыльями, отзываясь на их призыв. Он с шумом опустился в прогалок. Но тут к нему с болотины кинулся соперник, и началась между ними потасовка. Будто дворовые петухи, распушив и вытянув шеи, они угрожающе топтались друг перед другом. Подпрыгивая, с шипением наскакивали один на другого, как заправские бойцы. Теряли вокруг атласное перо и пух.

Прокудин и ребята тихонько, от дерева к дереву, стали отходить от токовища.

3

За лесом распахнулся простор полей и просинь нежного, чистого неба. Только у самого горизонта протянулась лиловая светлая тучка. Из-за ее резной побледневшей каемки показалось солнце.

На сушине выстукивал дробь дятел в красных штанишках и черном капоре.

- Тоже весну встречает, - сказал негромко Прокудин. - Теперь тут повсюду праздник.

- А почему глухарь поет, будто скрипит, как телега немазаная.

- Эх, Васек! Язык у него втянут в горло. Потому и трель у него получается глухая. Как бы идет изнутри. Вот когда убьешь петуха, то нетрудно узнать, под песню ли он снят или "молчуна" взяли.

- В такого и стрелять жалко, - отозвался Митя. - Больно хорош!.. Пусть живет. Весна в году одна.

Из чащи донеслись какие-то странные звуки: не то где-то рядом капала вода, не то щебетала птичка, похожая по песне на ласточку. Но вокруг ничего не было видно.

- Вот тут в начале войны история со мной приключилась, - Прокудин остановился и показал ребятам то место, где с ним приключилась та история. - Немцев только что выгнали. Весна. Ну и решил я в этот бор сходить, глухарей послушать. Вот так же... Пришел - и глазам не поверил. Бор под корень сведен. Теперь-то, сами видите, молодой, цветущий. Сосны, они по метру-полтора в год вымахивают. Такая уж у нас почва. Так вот, сунулся сюда - все снарядами срезано. Думаю, какое уж токование! А они, глухари, для гульбищ одного места придерживаются. Гляжу, а они на месте, тут. Ну уж и пели! К одному подходишь, а двух еще слышно! Начал я подходить, чтобы увидеть певуна, а его уже нет. Туда-сюда, а он в буерак забрался... Не пролезешь никак - ямы, надолбы, воронки, под снегом вода. Решил подождать, пока маленько забрезжит рассвет. Стою, прислушиваюсь... Вдруг немецкий говор. Я хвать за автомат да скорее за поваленное дерево. Вижу - заплутались, чертяки. Взял на мушку. "Руки вверх!.." Вот так и послушал глухарей. Хороший выводок в село привел... Прямо в штаб.

- Двоих?

- А чего же - двоих...

Над овражным кустарником пронеслась стая куропаток. Между верхушками молодых осинок стремительно проскользнул ястреб-тетеревятник.

- Вот бандит! - вскрикнул Прокудин. - Выслеживает...

В это время зычно ухнул выстрел. Ястреб вздрогнул, перевернулся через голову и камнем полетел вниз, ломая крылья о ветви деревьев.

Митя опустил ружье. Из ствола шел дымок. Не без вызова посмотрел на товарищей.

- Ловко ты его! - одобрил старик.

- Я бью без промаха, - похвастался Митя. - Отец говорит: из тебя хороший снайпер получился бы.

- Что-то распелись ноне певчие, - заметил Прокудин. - К погоде, знать. Они такие, чуют перемену. Чуть что - забьются в затишек, где хвоя погуще, и отсиживаются. А коль на виду громоздятся, по вершинам да окраинам бора, то знай - добрая это примета. - Старик приостановился передохнуть. - Бывает и так. Поет мошник. Беснуется. А сам то и дело отряхивается от метелицы. Ан через часок, глядишь, все стихло, стало ясно в лесу.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Широко расставив ноги, Шевлюгин брал с лавки шкурку за шкуркой, мял их в больших ладонях, дул на мех. Пушистые бурые волоски топорщились, переливались на солнце темными тонами, обнажая мелкий золотистый подбой. Кухню наполняли тяжелые запахи сыромятины и псины.

- Всю избу протушил, - жена Марфа зажала пальцами нос. - Не мог в чулане разобраться.

- Не барыня, припадка не случится...

- Малый бы не видал. Убери подальше.

- А что, малый хлеба не ест? Или думает, что он растет на березках? Шевлюгин торопливо толкал шкурки в мешок.

- Хлебом не попрекай его. Сам себя кормит да еще и нам каждый месяц деньги дает. Все тебе мало!