Давид Маркиш - Убить Марко Поло (рассказы)

- И долго нам тут сидеть? - кое-как обустроившись, спросил Дик.

- Ну как... - призадумался дядя Жора. - Часа три просидим, четыре.

Сидеть три-четыре часа в засаде, на охоте - дело рутинное; бывает и хуже. Так, во всяком случае, набросал мазками наше положение Дик, вспоминая о похожей ситуации, сложившейся как-то на Новой Гвинее, в дебрях: там охотники, притаившись, ждали семнадцать часов кряду какого-то чепрачного кабана, да так и не дождались.

- Придет Марко Поло, - успокаивал нас дядя Жора, - куда денется? Абдильда его подгонит поближе, а потом уже я возьмусь за дело.

Участие дяди Жоры в деле, в решающей его фазе, не обрадовало Дика: лучше б барсовый Абдильда сам управлялся. Но дядя Жора был настроен деятельно и немного торжественно, как русский человек перед баней. В таком состоянии он, пожалуй, и на волка бы набросился с бреднем.

- Ты выпил, дядя Жора? - вздохнув, спросил Дик.

- Я? - непонятливо переспросил дядя Жора. - Чего-чего?

- Ну, принял уже? - уточнил я. - Или еще не успел?

- Ни-ни! - Дядя Жора протестующе повел тонким пальцем перед своим искалеченным носом. - Абдильда не налил.

За разговорами ожидание шло почти незаметно, время не тянулось по урочищу, а ровно бежало иноходью, поводя красивыми боками. Дик уложил свою двустволку на колени и то и дело поглаживал ее и охлопывал, как девушку или близкое домашнее животное.

- Наша жизнь - что? - говорил и рассуждал между тем дядя Жора.

- Ну что? - поторопил события Дик.

- Привычка! - сказал дядя Жора. - И больше ничего.

- Ну почему же! - оглядывая сквозь прорехи куста противоположный склон, возразил Дик. - Вот, например, смотреть телевизор - это привычка, да. Или даже курить.

- А пить - нет, - вставил я и взглянул на дядю Жору. - Пить - это удовольствие, оно никак не может стать привычкой.

- Я шире беру! - махнул руками дядя Жора. - Вот раньше ведь убивали по собственному усмотрению? Убивали! И никому даже в голову не приходило, что это не годится. А почему? Потому что привыкли.

- Что ж, это верно, - согласился Дик. - Это ты подметил интересно.

- Ну вот, - продолжал дядя Жора. - И потом подумали: так нельзя, в этом деле надо навести общий порядок. Старая привычка околела, новая родилась на свет: нельзя убивать. И мы все теперь к этому привыкли, по-другому никто даже не думает.

- Ну да, - возразил я, - а то сегодня никто друг друга не убивает. Ты вон радио послушай! Того застрелили, этого зарезали...

- Это потому что всегда кто-нибудь думает против правил, - объяснил дядя Жора. - Когда убить было все равно, что раз плюнуть, тоже всегда находился какой-нибудь чудак, вроде белой вороны, и не убивал. Не убивал, и все!

- И это был инакомыслящий, - пробормотал я в сторону. - Допотопный диссидент. - Как видно, Абдильда все же плеснул дяде Жоре в стакан, пожалел-таки человека. Иначе с чего бы пропивший ружье егерь полез в такие рассуждения?

- Да, диссидент, - расслышал меня дядя Жора. - Можно и так сказать. Ну, как академик Сахаров, что ли.

Если б я мог, я бы с облегчением не поверил своим ушам: иссыккульский алкаш знает имя Сахарова, знает само это слово - "диссидент"... Это невозможно, потому что это просто невозможно! Дик тоже разинул рот и глядел на нашего егеря с большим изумлением. Так, наверно, он уставился бы на какого-нибудь папуасского людоеда, пустившегося в рассуждения о вкусовых качествах кетчупа.

- А вот я все хотел спросить насчет этих песен, - сказал Дик. - Про быка, про князя...

Дядя Жора молчал - то ли не понял, куда клонит Дик, то ли не хотел почему-то отвечать.

- Откуда ты их знаешь? - напрямик спросил я. - Ну, арии, арии!

- А, это... - фальшивым голосом сказал дядя Жора и сощурил глаза под надвинутой на лоб шапчонкой. - Да я раньше в музыкальной школе работал, в Токмаке, вел класс сольфеджио.

Токмак - городок небольшой, одноэтажный, не знаменитый ничем. По наши времена сохранились там районная библиотека и краеведческий музей - бастионы местной интеллигенции, а сельхозтехникум и музыкальную школу закрыли вскоре после получения Киргизией независимости, из-за недостатка средств. Казенное оборудование растащили, преподаватели разбрелись по Великому шелковому пути кто куда, в поисках прокорма.

Специалисты по сахарной свекле и джугаре прибились к зеленым берегам чуйских полей, а постановщик музыкальных голосов дядя Жора так и не нашел себе применения: киргизам было не до пения, а кто, вопреки трудным обстоятельствам жизни, упрямо желал распевать песни, легко обходился без преподавателя сольфеджио. Промаявшись с полгода без работы, дядя Жора пошел в поводу у душевной русской традиции: запил горькую. Верных товарищей в этом приятном деле всегда в избытке, и дядя Жора не скучал в одиночестве, наедине со стаканом. Вещички стали исчезать из дома, словно унесенные ветром. За выходным костюмом хозяина пришла очередь беличьей шубки жены, а там и кастрюльки со сковородками потянулись с кухни в обмен на утреннее пивко: стесненное до хрипа финансовое положение очень способствует возрождению опробованного веками натурального обмена.

Отчаявшись переломить ход судьбы, жена побросала в чемодан остатки былого достояния и уехала в Россию, к тетке, под Саратов. Девятилетнего сына она увезла с собой. Женщина вела себя безупречно, давняя проржавевшая любовь барахталась в ее сердце: до последнего дня она уговаривала и убеждала дядю Жору ехать вместе с ней под Саратов и начинать там, под покровительством тетки, новую жизнь. Но, отведав хмельной свободы, дядя Жора и не думал возвращаться из милых азиатских краев на историческую родину; здесь ему было привычно. После отъезда жены с сыном как-то сама собой отпала нужда в доме с огородом на тихой улице. Дом был продан и пропит, дядя Жора перебрался на житье к товарищам, в заброшенную кибитку. Надо сказать, что изрядную часть денег, вырученных от продажи недвижимости, дядя Жора намеревался переправить жене. Он и на почту ходил, и узнавал, можно ли оформить денежный перевод, но потом выяснилось, что при переезде в кибитку адрес саратовской тетки потерялся безвозвратно. Оставалось лишь ждать вестей от уехавшей жены, а деньги жгли карман нестерпимо, да и вести с Саратовщины, как назло, никакие не приходили: жене было не до писем, или любовь обессилела, перестала барахтаться и камнем пошла ко дну.

На исходе первого года вольной жизни дядя Жора загремел в тюрьму. Повод был дурацкий: случилось хулиганство, случилась драка с применением разнообразных подручных средств. Обливающегося кровью дядю Жору доставили в участок, оттуда в суд и там, ни на шаг не отступая от демократической процедуры, впаяли ему полтора года отсидки. За колючкой он вспомнил, наконец-то, профессию: в хоровом кружке блатари и разбойники под его руководством распевали дроздами и соловьями. И через полсрока, за хорошее поведение и культурный вклад, дядя Жора был выпущен на свободу.