Елизавета Михайличенко - И-е рус,олим

И вообще, не пора ли поужинать? Ненавижу эти нудные разговоры на голодный желудок. Если ты дорогой творец, то проявляй свои комплексы в текстах и прикидывайся нормальным в быту. Очень не люблю дорогих, которые проявляют свои комплексы в быту и пишут такие нормальные из себя книги!

О, вспомнили! "Котик-котик, кис-кис-кис, хочешь кушать?" Хочу. "Смотри, какой у тебя сегодня хавчик! Тут и первое, и второе, и третье"... Что это?! Бэ-э-э... Из всех воплощений постмодернизма самое тошнотворное -гастрономическое :Ж(

9. СТРАЖ, ПРИНЯВШИЙ ОБЕТ

Давид

"Плохо человеку быть одному". Если он не Страж. Стражу быть одному не плохо и не хорошо. Стражу быть одному нормально. Страж всегда один. Наконец-то, после долгих и мучительных дней, раздумий, экспериментов, я знаю -- мой Обет принят.

Лишь сейчас, обретя определенность, я понял как мне было тяжело все это время. Как это гнетет -- дать Обет и не знать, принят ли он. Теперь, конечно, будет тяжелее. Но эту предстоящую тяжесть я претерплю уже в роли состоявшегося Стража и поэтому не только не боюсь, но и жду.

Пожалуй, я все-таки переусердствовал. Ведь все стало ясно уже в Гроте. Почему я боюсь верить прямым указаниям? Почему красное вино, залившее портреты, ничему меня не научило?

Мы с Леей шли к Гроту. Она странно нервничала. Сказала, что чувствует мое особенное отношение к этой прогулке. Я врал, что просто хочу показать ей Грот по ее же просьбе. Она делала вид, что верит. Над нами верхушки сосен выбивали половик неба, все еще пыльного с лета.

Я честно старался ее развлечь. Мы как раз проходили мимо сосны Бен-Гуриона, и я вспомнил, что это любимое дерево (C). Получалось, что теперь у нас с (C) есть свои деревья. У них -- сосна, у меня -- перевернутая смоковница. Оба примыкают к аллее праведников, где уже каждое дерево персонифицировано, и это не может быть просто так.

-- Тебе не мешает, что на смоковнице повесился Иуда? -- невесело спросила Лея.

Мне не мешало. Вспомнив о (C), я еще рассказал совсем смешную, как мне казалось, историю. Однажды я встретил их в лесу, неподалеку, мы пошли вместе, вдруг Анат сказала: "Макс, дай руку". Место было ровное, я не понял зачем, но Макс замешкался, и руку ей подал я. Анат засмеялась, а Макс уже достал блокнот с ручкой и привычно выставил локоть. Она пристроила блокнот и что-то накорябала. Он прочитал и кивнул. Потом мы пошли дальше, словно это было так и надо, когда женщина просит подать ей руку.

Наконец-то Лея рассмеялась. Тем временем мы пришли к Гроту. Я спустился первым и решил, что внутри никого нет. А Лея первой адаптировалась к темноте и заметила, что в дальнем углу кошка родила котят. На том самом бордовом покрывале.

Мы ждали у противоположной стены. И -- ничего. Никто и ничто не появилось в Гроте. Кроме кошки с котятами, которые были там с самого начала. Кошка мяукала, словно пыталась мне что-то сообщить. Или даже Лее. Я был очень удручен. Все понял, но до конца не верил, не уходил из Грота, надеялся.

Когда мы ушли из Грота, резкий сосновый пот, пропитавший воздух жарким днем, уже сменился на вечерний аромат отдыхающих сосен. Лея объявила, что на следующей неделе уезжает в Нетанию -- сначала на пару недель, а потом видно будет. Я этому обрадовался и не сумел скрыть. Это была радость человека, освобождающегося для главного.

Лея обиделась и уехала. И мне казалось, что все так и останется, а значит все вот так и закончилось, следовательно -- решилось. Я скучал, но терпел, как терпят боль после окончания анестезии. Все было уже решено.

А она начала звонить. И я не смог отказываться говорить с ней. Потом она вернулась. Сказала, что уже большая девочка и не может жить с мамой. Но ясно было, что это не главное. И не ко мне она вернулась. Потом она проговорилась. Что ей кажется, будто близнецы хотят родиться в Иерусалиме. "Что значит, кажется?" -- спросил я. "Это значит, что у меня почему-то изменилось отношение к Городу,-- сказала она,-- теперь меня к нему влечет. Некоторых беременных влечет к селедке, а меня к Иерусалиму. Смешно, правда?" Это было совсем не смешно. Настолько не смешно, что она заметила мой страх и удивилась: "Странно, а мне казалось, что ты будешь рад". Она даже не догадывалась, что ее желания определял теперь живот, а не она сама.

Тут я, наконец-то, додумался найти Ортика. Чтобы он помог сделать генетическую экспертизу. Я не верил, что это возможно, но пытался делать даже то, во что не верил. Врачи, наблюдавшие Лею, ничего не могли понять, все сложные, но стандартные исследования давали неясные результаты. Сама Лея была странно беззаботна. Меня это пугало.

Но Ортик сумел мне помочь. Не смотря на то, что сильно опустился. Он выглядел, как алкоголик и действительно пил слишком много. А выпив, терял нить рассуждений и начинал выворачивать душу -- беспорядочно, суетливо.

В той лаборатории, куда он меня отправил, действительно разработали что-то продвинутое. Профессор показался мне совершенно безумным, однако он не только получил более-менее определенные результаты, но и сумел объяснить недоступно для меня, но доступно для Леи, что генетические дефекты безусловно есть, хоть и какие-то нетипичные, поэтому последствия предсказать трудно, но на месте Леи он бы не рисковал.

А Лея хотела рискнуть. Я ее, конечно, не поддержал. Я точно знал, что при ее рационализме она не должна была даже допустить возможность рождения неполноценного ребенка (детей), а не то, что спорить со мной.

Потянулись мучительные дни, когда утром она решала избавиться от беременности, к полудню начинала сомневаться, а вечером убеждала меня, что все будет замечательно и надо рожать. То, что росло в ней, очень хотело жить.

Я уже не сомневался, что не имею отношения к ее беременности. То есть, почти не сомневался. Эта крупица сомнения и не давала мне окончательно самоидентифицироваться. А Страж, принявший Обет, не должен ведать сомнений.

Все закончилось вдруг. Сегодня. На сегодня Лее был назначен аборт. Она почему-то не захотела, чтобы я ее вез. Через два часа позвонила из дома. Сказала, что вернулась с полпути. Потому что каждые несколько минут ей перебегали дорогу черные кошки. Что она не суеверная, но такого количества черных кошек просто так не бывает, да и вообще не бывает. Что она будет рожать. Но это уже не имело принципиального значения. Для меня не имело. Потому что в этот момент та самая крупица сомнения стала прахом и исчезла. Черные кошки не сбежались бы со всего Города спасать моего ребенка (детей).

Я остался один. Так вышло. Еще я сбрил бороду. Чтобы каким-то изменением размежевать время. Экран компьютера мерцал и плескал мне в свежевыбритую физиономию свое холодное свечение. Мой пост номер один был у этой бойницы. Отсюда, для умеющего смотреть, был виден почти весь мир. И по этому миру металось, как шаровая молния, рыжее пятно по своей неслучайной агрессивной траектории. Все больше людей вместе со мной наблюдало за этим пятном, и аллергически реагировало. В журнале "Самиздат" на сайте "библиотека Мошкова", Лев Гунин писал из Монреаля: