Елизавета Михайличенко - И-е рус,олим

Вот именно -- как ненормальные.

-- Давид,-- осторожно сказала я.-- За тобой должок. Всю ночь я делала все, что ты просил. Правда? Но сегодня утром ты пойдешь со мной.

-- К психиатру? -- хмыкнул он.-- Не дури, Белка. А ты слышала, сказали, что он бывший десантник, это, наверное, и решило дело -- он пытался бороться. А на психиатров у нас с тобой нет времени -- кто знает, сколько его вообще осталось...

-- А действительно, сколько?

-- Ку-ку. До вечера гарантировано, а может, вообще теперь на наш век хватит... Ты едешь? Ну, как хочешь. Это бутерброды? Спасибо... Куда тебя отвезти?

Я не захотела, чтобы Давид меня подвозил. Я хотела пройти по городу, где, как в фонтанчике Сулеймана, жизнь складывается из несовместимых элементов: психоза и пророчества, чуда и расчета, из прошлого, которое было и прошлого, которого не было.

2. ПОДЗЕМНАЯ КРОВЬ

Давид

Тихо и пустынно было в долине Кедрона в этот ночной час. Неестественно тихо и неестественно пустынно. Белая меловая пыль, слишком мелкая, словно дважды перемолотая временем, лежала мелкой зыбью под ногами, она вообще была на всем и возвращала луне ее нежный мертвый свет, который не доходил до небес, а тихо колыхался вокруг, не оставляя места живым. Поэтому все звуки казались лишними и оскорбляющими покой.

Но главное, мы добрались сюда незамеченными местными обитателями, от которых можно было ожидать всего. Звук глухого удара, то ли скрип, то ли вскрик, и вот уже мертвенного цвета одежды Иоава возникли рядом, его сдавленный шепот и частое дыхание:

-- Все... господин мой... путь открыт.

-- Что ты сделал со стражником?

Иоав помолчал, но я, не видя, видел его змеиную усмешку:

-- Не подобает царю... какая разница...убил... подкупил... прогнал... или он сам покинул свой пост... Путь свободен! Нельзя мешкать!

Я пошел за призрачной широкой спиной, перед тем, как шагнуть вниз, в мрак прохода, зачем-то обернулся, оглядел еще раз мертвенную бледность мира, посмотрел на свои белые от пыли ноги, словно парящие над черной плитой у входа в подземелье Гихона. Из черноты, как глаз проснувшегося зверя, мелькнул желтизной огонек. Иоав зажег светильник, прикрыл его рукой, отчего ладонь набухла светом и силой. И, вспомнив что я царь, что не пристало царям оглядываться, а лишь презирать то, что остается за спиной, шагнул я к живому свету.

Иоав уже протягивал второй глаз рожденного им дракона -- он успел зажечь мне светильник, слепленный из хевронской глины и наполненный маслом наших олив. Это окончательно прогнало смятение. Но и пробудило обоняние. Я понял, что жадно вдыхаю запах воды, слышу ее течение, усиленное сводами пещеры. Да, мы пришли к тебе, источник Гихон! Мы нашли тебя, мы проскользнули мимо твоей стражи и поймали тебя за извивающийся серебряный хвост. И уже не упустим добычи.

Ступени шли вниз, были неудобны, как неудобно то, что создается больше временем и водой, чем человеческим усердием. Потом и они исчезли, под ногами был необработанный камень, лишь чуть сглаженный то ли теми же временем и влажностью, то ли человеческим длительным, но нечастым присутствием.

Сначала мы ступали молча, потому что голоса в таких местах разносятся по законам тайных ходов, по течению воды, и неизвестно где и как отзовутся. Вокруг была такая затхлая тишина. Совсем неживая. При живой воде под ногами она казалась особенно странной.

Так, наверное, ощущает себя мышь в пищеводе покойника. Узкий лаз, влажный, несвежий. Плечи мои касались скользких стен, а ноги ломило от холода, приносимого водой источника из подземного мрака.

Иоав то и дело поднимал светильник, вглядываясь во тьму над головой. Наконец, он остановился:

-- Ничего не видно, господин мой. Мы можем пропустить колодец. Я не знаю, где он.

Значит, все было напрасно. И Иевус останется непокоренным. И хромые, и слепые с увечными будут так же насмехаться над нами со стен, и мочиться в нашу сторону, и грозить культями моим воинам, насылая на нас свой несчастливый жребий. И тогда я приказал:

-- Мяукай!

-- Что... что я должен... господин мой приказывает, чтобы я... чтобы мяукал, словно кот?

-- Да, ты правильно понял. Как кот. И эхо выдаст нам близость колодца.

-- О-о-о,-- восхитился Иоав.-- Как велика мудрость моего господина! Мяу!

Нет, не так уж велика была моя мудрость. Следовало приказать ему крякать, чтобы звуки эти не казались стражникам совсем уж не принадлежащими воде. Но поздно, лучше уж просто мяуканье обезумевшей кошки, чем кошачьи вопли, сменившиеся кряканьем.

Иоав подражал кошачьим крикам умело. В темноте страдал и хрипел в злобе какой-то страшный кот, вопли его, не находя выхода, ударялись о стены туннеля и окружали меня безысходностью и ужасом.

И тут же стала прибывать вода -- Гихон, живой источник, пульсировал словно сердце левиафана, выбрасывая из своей артерии все новые порции темной холодной чистой подземной крови, казалось, заменяя мою -- теплую, человеческую. Ноги скользили по дну, каждый шаг делался в неизвестность, потому что иногда приходилось проваливаться в ямы, а иногда просто подворачивались окоченевшие ноги. И мучительные крики кота...

Так ли нужен был мне этот Город? Стоящий вдалеке от торговых путей, на холме, лишенный реки и выхода к морю, жизнь которого в любой момент могла остановиться вместе с редким пульсом Гихона -- единственного источника воды.

И все-таки он был мне нужен. Северные колена хоть и признали меня царем, но сделали это не смирив гордыни, испытывая унижение от отсутствия выбора, от того, что колено Иегуды возвысилось над ними. В любой момент мог появиться вождь и повести за собой народ, за собой -- против меня. И мой Хеврон был слишком далеко от них, и видели они в нем далекий чужой город соперников, а тут еще языческий Иевус разделял наши наделы, возвышался на холме, насмехался со стен слепыми, хромыми и увечными, насылавшими на нас свои несчастья, упивался своей безнаказанностью. И надо было вытащить эту иевусейскую кость из горла, кость, застрявшую между наделами наших колен, и сделать чужой, не принадлежащий ни одному колену Иевус -- своим, царским Городом, а значит -- общим. Поэтому не созвал я никакого ополчения, чтобы не было никакой дележки, поэтому должен добыть этот Город сам, со своими людьми, верность которых уже стерла их происхождение. Добыть и возвысить над всем народом.

И я вышел из Хеврона, взяв только свою малочисленную дружину и пришел под стены Иевуса. Но горстка воинов не смогла оседлать высокие городские стены. И слишком мало было нас для настоящей осады. Я давно бы уже отступил и забыл про этот жалкий город блудливых женщин и трусливых мужчин, если бы не хотел его так сильно.

Мне нужен был именно этот Город. Его не могли заменить мне десятки других городов, лучших. Его сопротивление лишь разжигало желание обладать им. Эта неприступная на вид крепость должна стать моей, и она станет. Потому что так должно быть, она предназначена мне, а я -- ей. Я назову ее Йерушалаим, я построю здесь дом для себя и дом для Бога моих отцов, и он поселится там. И северные колена придут в царский Город приносить жертвы Всевышнему.