Сергей Семенов - Дедушка Илья

– - Замолчи уж, с тобой нешто сговоришь! -- Она вынула ломоть хлеба, положила его на меру и добавила: -- Как допрашивать-то будут, не очень хрондучи, держи язык-то покороче, молчаньем скорей отойдешь…

– - Ну, уж меня учить нечего, -- опять грубо сказал дедушка, -- не учи ученого, а учи дурака.

На другой день после обеда опять в нашей деревне загремели колокольчики, появились редко бывалые люди, но уж не на одном, а в двух тарантасах. Один был вчерашний, запряженный в пару станового, другой -- тройкой, и в нем сидел исправник, высокий жирный старик с седыми баками, в шинели, под которой был белый сюртук; с ними были двое сотских.

Мужики опрометью выскакивали из дворов и собирались около дома старосты. Они становились в плотную кучу и толпились, прячась за спины друг к другу, как овцы перед волками; дядя Тимофей помертвел от испуга и не мог отчетливо выговорить тех слов, которых от него допытывались.

Исправник потребовал, чтобы вынесли на улицу стол. Все подсели к нему, и писарь станового разложил на нем бумаги и приготовился писать. Исправник спросил, кто такое дедушка Илья. Староста сказал его имя. Стали спрашивать дальше, и когда узнали, что дедушка Илья николаевский солдат, исправник вдруг спросил:

– - А билет у него есть? Староста опешил.

– - Какой билет? -- спросил он.

– - Солдатский билет, какой ему полагается вместо паспорта.

– - Не могим знать, -- пролепетал испуганный староста.

– - Как не можем знать, мерзавец, -- заблажил исправник, ударив кулаком по столу. -- А если он бродяга? Ежели он без письменного вида из Сибири убежал? Ты ведь должен следить за этим!..

Староста бледнел и краснел. Он, как медведь, переминался с ноги на ногу. Исправник крикнул!

– - Где он у тебя?

– - В магазее.

– - Привести.

Мужики пошли в магазею, за ними встал и пошел становой.

Дедушка Илья лежал в магазее так же, как и вчера. Ломоть хлеба валялся около него несъеденным. Становой увидел ломоть, вышел из себя и заблажил:

– - Это кто ему принес? Кто распорядился? Сказано было, чтобы не давать?

– - Мне и дали, да я не ел. Чего же вы кричите-то? -- сказал дедушка Илья.

Стали разбирать, кто мог принести ему хлеб, добрались до бабушки. Становой вызвал ее.

– - Ты, чертовка, ведьма киевская, как смела приносить ему хлеба? -- закричал становой. -- Ему не приказано было есть давать, а ты дала?! Я тебя в стан отправлю!..

Бабушка побелела как мука, и у ней дрогнула голова, но она спокойным голосом проговорила:

– - Я не чертовка и не ведьма, а у меня есть христианское имя: меня зовут Прасковья. Отправлять ты меня куда хошь, батюшка, отправляй, а ругаться ни шло ни брело нечего.

– - Как на тебя не ругаться, тебе зубы выбить следует!..

– - У меня их нет давно, батюшка, нечего выбивать-то…

Бабушка, видимо, была оскорблена и огорчена; глаза ее потускнели, и голова сильно тряслась.

– - Ведите ее туда! -- крикнул становой; сотские повели бабушку к тому месту, где был исправник. Начался допрос… Они долго вычитывали, заставляли подписаться под бумагами, кто умел подписываться. У дедушки Ильи спросили билет. Он сказал, что его у него нет. Судился ли он когда? Он отвечал: -- Об этом сами узнаете. Исправник заругался на него, на бабушку. Грозил старосте за то, что он в деревне без паспорта держал, и велел сотским вести дедушку Илью в стан, а старосте с бабушкой сказал, что их потребует к себе следователь.

Бабушке вышел такой день, что ее все ругали. Когда уехали исправник и становой, на нее набросились мужики и староста и на чем свет стоит стали пробирать ее за то, что она приютила у себя дедушку Илью.

– - Нищая! ведь нищая ты такая-проэтакая! -- кричали на бабушку мужики. -- Самой есть нечего, изба, того и гляди, развалится, а она пускает к себе жильца. Григорий-то вон поумнее тебя: даром что родного брата и то не пускает на глаза, он и чист молодец! А ты, хрычовка глупая, раздобрилась. Зачем ты его приняла?

– - Это уж мое дело, это уж мое дело, -- бормотала, не поднимая головы, бабушка.

– - Бродягу ты приняла! Ведь бродяга он? Вишь, и паспорта не знает где сказать; может, он по большой дороге где гулял? Мы за тебя отвечать не станем! Все на тебя свалим! Все!

– - Валите, как-нибудь перенесу, -- сказала бабушка и, отвернувшись от толпы, направилась домой.

Домой пришла бабушка совсем неузнаваемая. Она, казалось, очень ослабла. Войдя в избу, она легла на коник и долго лежала так. Мне ее стало необыкновенно жалко, и я заплакал. Бабушка поглядела на меня.

– - Что ты? -- спросила она.

– - За что они, дураки, ругались? Их самих за это…

– - Это я так насолила им, вот они и напали на меня. И следует, мне уж пора умирать, а то я по старости лет уж разбирать не могу, какое дело хорошее, какое худое. Не думавши, мир под беду подвела.

– - Это не ты ведь, а дедушка Илья.

– - А я дедушку Илью приютила. Ох, грехи, грехи! Правда, уж ничего не разберешь, лучше бы теперь умереть. Сходи-ка ты за дедушкой Естифеем, надо нам отцу с матерью письмо написать -- пусть приезжают домой.

Я сходил за дедушкой Естифеем, и мы написали письмо; я отнес его к старосте, чтобы отправить его в контору. Когда я был у двора старосты, к нему прибежал сотский, что провожал дедушку Илью. Он сказал, что при переправе через реку Кузу у них оборвался канат на пароме, и дедушка Илья спрыгнул с парома и выскочил на берег, с которого они отправились, и убежал в лесок, и пока они метались на пароме, да пристали к берегу и прилаживали канат, его уж и взять было негде. Теперь одна деревня ищет его там облавой, а он приехал сказать, что в случае, если дедушка Илья появится у нас в деревне, то чтобы немедленно его задержали и дали знать в стан.

Деревня всполошилась, кажется, больше, чем прежде. Стали говорить, что это дедушка сам перерезал канат, что он очень отчаянный; кто-то сболтнул, что он был в разбойниках и погубил много душ. На деревню напал страх: а ну-ка он подкрадется да пустит красного петуха? Всех больше встревожился дедушка Григорий. Он настоял, чтобы по ночам усилили караул, да и днем не мешает обходить почаще вокруг дворов. Староста с ним согласился и стал отряжать мужиков на караул.

Я обо всем подробно рассказал бабушке, и она, лежа, как пришла с улицы, на конике, выслушала это очень спокойно и ни словом не отозвалась. Видимо, она занята была другим. Она лежала, но не спала: глаза ее были открыты и взоры устремлены вдаль. Изредка она шевелила губами. Прогнали скотину, нужно было доить корову. Бабушка поднялась было с коника, но тотчас же привалилась к стене и оживленно заговорила:

– - Что это изба-то как кружится? батюшки! батюшки!..

Она умолкла и вздохнула, потом слабым голосом проговорила:

– - Степка, сходи к тетке Марине Большениной, попроси ее корову подоить, мне что-то неможется…