Борис Можаев - Мужики и бабы

- Нет, нет! Опролетаризоваться вчистую... и к чертовой матери! - сказал Николай Иванович; на безусом горбоносом лице старался он изобразить суровую озабоченность, но глаза озорно поблескивали, поглядывали на Зиновия, который за самоваром строил уморительные рожи, передразнивая старших братьев.

Андрей Иванович, так и не одолев старшого, набросился на Николая:

- А кому ты нужен голым пролетарием? Куда денешься? В мытари пойдешь?

- К Михаилу подамся, в Юзовку. Все ж таки он слесарь. Поможет устроиться.

- Он сам живет в глиняной мазанке. Куда же он тебя устроит? Да еще с двумя детьми?

- Ну в Рязань подамся... Вон вместе с Зиновием.

- А у Зиновия что там, в Рязани, свой департамент?

- Меня зовут на завод "Сельмаш"... В бухгалтеры, - вынырнул тот из-за самовара.

- А дом куда? Хозяйство? Надел?

Зиновий жил с матерью в отдельной половине семейного дома Бородиных, вторую половину занимал Николай Иванович. Хозяйство, скотину - все держали на одном подворье. Верховодил Николай Иванович, а Зиновий больше все в Пугасове околачивался.

- Я вам не цепной кобель, чтоб семейное добро охранять, - горячился Зиновий. - Надел сдам Ванятке в колхоз, в дом пущу квартирантов. А мать сама выберет, - где ей лучше жить.

- Ты что, с Ваняткой договорился, что ли? - спросил обозленный Андрей Иванович.

- Да, - ответил Зиновий. - И не я один. Вон, Максим тоже договорился с ним.

- Ты идешь в колхоз? - Андрей Иванович аж привстал.

- Иду, - Максим Иванович нахмурился и потупил голову.

- Вот спасибо... Потешили меня братцы родные накануне праздника Покрова Великого... А ты чего молчишь? - спросил он Николая Ивановича. - Тоже, поди, навострил туда лыжи?..

- Я - нет. Мать не велит... Она ко мне переходит. - И, помолчав, добавил: - И Пегого жалко. Все ж таки я за него полтыщи отвалил. Такого тяжеловоза во всем районе не сыщешь...

- Да, причина сурьезная... - криво усмехнулся Андрей Иванович. Значит, мама не велит...

- Напрасно упираешься, Андрей, - сказал Максим Иванович. - Все равно свалят. Одними налогами задушат.

- Говорить больше не о чем... - Андрей Иванович отвернулся и забарабанил пальцами по столу.

Разошлись братья при гробовом молчании.

А затемно явилась со службы Мария и совсем доконала Андрея Ивановича. Скобликовы, говорит, уезжают.

- Куда уезжают?

- А куда глаза глядят. Бегут на все четыре стороны. Бросают дом, хозяйство...

- От кого же бегут?

- От твердого задания. Одну тысячу рублей выплатили... Еще на тысячу дали. Нечем платить. Вот и бегут... Пойдем, проводим...

- Я сам прячусь...

- А мы потихоньку, оврагом... Боюсь одна идти. А селом - нельзя. Увидят - беды не оберешься. Скажут - связь с чуждым элементом. Мне уж и так Тяпин все уши прожужжал - не ходи ты к этим бывшим... то к попам, то к помещикам. Себя не бережешь, так хоть меня, говорит, пожалей...

Провожали Скобликовых поздно вечером. Чемоданы, саквояжи, узлы громоздились посреди пола, как на вокзале; окна занавешены газетами; ни половиков, ни скатертей, ни штор... Все голо и просторно, как в казарме... Сидели за столом, говорили вполголоса, будто на поминках. Еще пришли Успенский да Федот Иванович Клюев.

- А где Бабосовы? - спросила Мария.

- Уклонились... - ответил Саша. - Николай теперь на смычке... Он да Ванька Козел. С беднотой заседают... Излишки хлебные выколачивают, по дворам ходят вместо Килограмма.

- Быстро он перековался, - сказала Мария.

- Я, говорит, мобилизованный и призванный от наркома Бубнова. Все жалобы и претензии направляйте к нему.

- Острит и гадит, - хмуро заметил Успенский.

- Самая сатанинская замашка, - согласился Федот Иванович. - Злодейство в голом виде отпугивает. Разбой. А так, со смешком да всякими призывами, вроде бы и на дело смахивает...

- Хорошенькое дело - людей выживать из дома, - сказал Михаил Николаевич. Он сидел с торца стола, уронив перед собой ненужные тяжелые руки и потерянно глядел куда-то в угол.

Ефимовна и Анюта зябко кутались в черные шали, горбились, диковато озирались на двери, словно ждали еще кого-то незваного и неотвратимо-страшного. И такая тоска, такая смертная мука томила их темные лики, что Андрею Ивановичу казалось: вот-вот они сорвутся и завоют в голос, забьются, зацарапают ногтями от горького бессилия эти голые доски.

- А может, вы торопитесь? - спросил он участливо Михаила Николаевича. Может быть, еще образуется?

- Нет, не образуется, - спокойно ответил Михаил Николаевич. - Первое обложение в тыщу рублей увело и лошадь, и корову, инвентарь кой-какой. А где еще брать тыщу? Больше продавать нечего. Не внесешь - выселят. Да еще посадят. Читаешь небось газеты? В Москве, в Ленинграде требуют выселять. Вот, из колхоза "Красный мелиоратор" вычистили двадцать пять семей. Из домов выселяют. И все за то, что бывшие. Да что там колхозники. Фофанову, у которой Ленин скрывался в семнадцатом году, обозвали гадкой птицей дворянской породы, посадили. Прокуратуру кроют за либерализм. Нашли либералов.

- Куда же вы теперь?

- В Канавино. Там сестра живет, бывшая монашка. А теперь она кустарь портнихой работает, в артели. Тетка померла. Если мы не приедем, ее уплотнят. Кого-нибудь подселят. А то еще и выгонят.

- И вас могут выгнать, - сказал Федот Иванович.

- Анюта пойдет на работу... А нас, стариков, глядишь, и не тронут при ней. Кто нас там знает? А здесь мы на виду...

- Куда ж дом девать? - спросил Андрей Иванович.

- Саша сдаст в Совет. Может, и его не тронут. А то мы для него, как бельмо на глазу...

Сын Федота Ивановича пригнал лошадь, стукнул кнутовищем в окно... Мужчины разобрали чемоданы, узлы, Ефимовна с Анютой перекрестились на опустевший передний угол, и все двинулись.

На дворе, увидев под навесом токарный станок и целый ворох колесных ступиц, Андрей Иванович не вытерпел:

- А это добро кому оставляете? Федоту Ивановичу?

Михаил Николаевич только рукой махнул и ничего не ответил.

- Мне и своих девать некуда, - отозвался Клюев. - Отколесничали. Не ноне, так завтра, гляди, и меня обложат.

- Ты ж середняк!

- Говорят завтра новых обложенцев выдвинут... В честь дня коллективизации. Не слыхал?

Андрей Иванович вспомнил налет Кречева и осекся...

Мария не пошла с ним домой.

- Что сказать Надежде? - спросил он ее.

Она странно рассмеялась и крикнула нарочито громко:

- Передай, что поминки справляем. По старой жизни.

"Все рушится, все летит к чертовой матери", - думал Андрей Иванович, возвращаясь домой.

Якуша Ротастенький заметил Бородина, когда тот при лунном свете, по-волчьи хоронясь, задами, огибал Выселки.

"Никак от Скобликовых вышел? - сообразил Ротастенький. - Чего ради он полем чешет? Бона, оврагом да буераком. Вприпрыжку! И кепку по самые уши натянул, чтоб не признали".

Но Якуша угадал его по высоким сапогам, по вельветовой тужурке, длинной, как чапан.