Борис Можаев - Мужики и бабы

Мария вынесла бронзовый подсвечник с тремя стеариновыми свечками.

- Да будет свет, да сгинет тьма!

- Да здравствует солнце!

- Да здравствует разум!

- Да здравствуют жены!

- Нет, братцы, надо что-нибудь одно - либо разум, либо жены...

- Жены хороши только чужие.

- И разум...

- Ха-ха-ха!

Мария незаметно вышла в сени, оттуда в сад. Успенский поджидал ее на скамейке, что стояла под яблоней. Поймал ее за руки, притянул к себе прямо на колени и обнял.

- Молодец, что вышла.

- И это ты называешь разговором?

- Мне в самом деле с тобой поговорить обязательно надо.

- Поговори.

- Я давно собирался. Я хотел тебе сказать... Но ты не смейся.

- Я и не смеюсь.

- Я хочу жениться на тебе... Считай это моим предложением. - Он опять притянул ее, поцеловал и зарылся лицом в волосы. Он любил ее густые, прохладные волосы и часто делал так. Она молчала, и ему сделалось тревожно.

- Почему ты молчишь? Ты не согласна?

- Как же мы станем жить? После уроков в Тиханово будешь бегать? А утром - в Степанове? Десять верст не шутка. На уроки опоздаешь. Да и смешно бегающий муж.

- Переходи в Степанове, учителем. Это не гордеевская дыра. Приятное общество, все свои люди, друзья...

- Но я не хочу уходить со своей работы.

- Ты что, веришь в карьеру? - Он теперь откинулся, и даже в темноте заметно было, как иронически кривились, вздрагивали его губы.

- О карьере я не мечтаю, Митя, - сказала она невесело. - Я хочу быть честным человеком.

- Кто ж тебе мешает? Поступай в педагоги. Чего уж честнее? Учишь ребятишек уму-разуму и ни на что не претендуешь.

- И все-таки уходить мне сейчас с работы было бы нечестным поступком.

- Не понимаю. Ты что, такой незаменимый человек?

- В том-то и дело, что заменимый. И даже очень заменимый... Свято место пусто не бывает. Я только что с бюро, как тебе известно. Некий Сенечка Зенин хотел выгрести зерно из-под печки гордеевского мужика. А мы с председателем не дали. У того мужика пять человек детей. Вот за это нас и разбирали. Одни старались понять, другие - осудить. В том числе и Возвышаев, который ради голого принципа не только с какого-то мужика, с себя штаны сымет. Так вот, если я уйду, Тяпин уйдет, Озимов... останутся одни возвышаевы да зенины. И тогда не только худо будет гордеевскому мужику Орехову, но и всем, и нам с тобой в том числе.

- Ну спасибо тебе, наша опора и заслон.

- Не смейся, Митя. В том, что я говорю, мало веселого. Мы все видим, как эти сенечки да никаноры из кожи лезут вон, чтобы проползти любым способом, ухватиться за штурвал, подняться на капитанский мостик, чтобы повыше быть, позаметнее, с одной целью - отомстить всему миру за свою ничтожность. Ведь ты же сам мне говорил насчет Возвышаева. Ты! И что же? Вместо того чтобы хватать их за руки, а если надо, зубами держать - мы отваливаем в сторону.

- Позволь, позволь!..

- Я же знаю! Прости, я не тебя имела в виду. Ты не трус и не малодушный. Ну ладно, тебе мешает происхождение... А мне что? Дед мой николаевский солдат, двадцать пять лет отечество штыком подпирал. Отец боцман, в первой революции дружинником был, три года в бегах скрывался, до самой амнистии. Дядю, сормовского слесаря, пять раз в тюрьму увозили... Так почему ж мне равнодушно взирать на то, как всякие сенечки плюют на идеалы моих предков? Или во мне кровь рыбья?

- Пойми ты, Маруся, дело не в коварстве оборотистых сенечек, дело в принципах. Ну что можно ожидать хорошего от общества, в котором ввели обратный счет сословных привилегий: ты - сын пастуха, следственно, ты подходишь по всем статьям - ступай вперед. Ты сын священника, следственно, негоден, отойди в сторону.

- Это не принцип. Это извращение. Это временно... Недоразумение, и больше ничего. Но если мы будем хвататься за такие недоразумения и сами отваливать в сторону, тогда нечего пенять на принципы и винить сенечек да возвышаевых. Мы сами виноваты.

- И ты уверена, что вы сотворите добро?

- Уверена.

- Ну что ж, тогда оставайся. - Он строго и холодно поцеловал ее. Пойдем к столу. И позабудь, зачем я вызывал тебя.

Сентябрь 1972 г. - июнь 1973 г.

КНИГА ВТОРАЯ

1

Впервые за всю свою жизнь Андрей Иванович бежал от праздника, бежал, как вор, ночью, тайно, хоронясь от соседей... Белобокую вывел к заднему крыльцу и при жидком оловянном свете ущербной луны приторочил на спину лошади ватолу, натянул на себя задубенелый брезентовый плащ и придавленно засипел:

- Надя, сумку неси! Ружье там... возле койки.

Надежда появилась на крыльце с фонарем "летучая мышь", Андрей Иванович замахал на нее руками и ногой притопнул:

- С ума спятила! Кому светишь? Иль чертей собираешь?

- Что ты, Христос с тобой! На ночь глядя и черным словом... - Надежда задула фонарь и подала мужу брезентовую сумку и ружье.

- А патроны где?

- Тама... И сало, и хлеб, и спички... Все в сумке.

Андрей Иванович подпоясал плащ, закинул за спину ружье, повесил сумку.

- Так и скажешь Кречеву, ежели явится... Нету, мол, с лугов не приезжал. С Селютаном по болотам шастают...

- А ежели Матвей с Царицей приедут?

- Встретишь как следует... Гуляйте по-людски... А мне не до праздника.

- Не простудись... Видишь, как вызвездило! На мороз.

- В лугах сена много. Не замерзнем...

Андрей Иванович поднялся на вторую ступеньку, закинул повод на шею лошади и, ухватясь рукой за холку, сказал, глядя себе под ноги:

- Мария ушла с Успенским...

Надежда не отозвалась, она торопливо, горячим шепотом читала молитву и мелким крестом осеняла сверху Андрея Ивановича:

- Заступница усердная, матерь господа всевышнего, всех молящихся за сына твоего, Христа - бога нашего, всех нас заступи. Державный твой покров прибегаем...

Андрей Иванович помедлил, словно зачарованный этими магическими словами, поднял голову, что-то еще хотел наказать жене, но, увидев ее запрокинутое лицо и сложенные молитвенно руки, только выдохнул устало и прыгнул на спину лошади. Острая жалость полоснула его по сердцу: жалко было и жену, в одной исподней рубахе застывшую на крыльце в эту глухую полночь, жалко гнать безответную животину в дальнюю беспутную дорогу, жалко было и себя, словно бродягу, изгнанного из теплого ночлега.

Он выехал через Маркелов заулок на зада, чтобы ненароком не столкнуться с каким-нибудь шалым ночным гулякой, и потрюхал рысцой вдоль крутого обрыва, огибая родное село.

Федорок Селютан поджидал его за Тимофеевскими тырлами, возле озера Падского. Расстояние немаленькое. Пока доедешь, все думы передумаешь. А думать было о чем - весь день колесом прошел...

Сперва нагрянул Кречев, злой и отчаянный. Раз мне, говорит, голову секут, и я кой-кому успею башку снести... Его на бюро вызывали и дали перцу: ты что, спрашивают, в пособники классового врага записался? Где хлебные излишки? Ну где, отвечает. Собираем... А ты мешок с сухарями не думаешь собирать? Ты забыл, что делают с теми, кто не выполняет советские планы? Не хочешь других сажать - сам в тюрьму садись! Сколько можно собирать эти излишки? Дак ведь много наложили. Зенин перестарался. А ты где был? Ты кто, председатель Совета или писарь при Зенине?