Семен Подъячев - Среди рабочих

— Кто ж у тебя хозяйствует? — опять спросил Тереха. — Чай, тоже землю держишь? хрестьянствуешь?..

— Я, друг, не хрестьянин.

— О-о-о! — удивился Тереха. — Кто же ты?.. Холуй?..

— Холуй и есть, — засмеялся Культяпка, — мещанин я! — добавил он.

— Что ж ты в деревне делаешь-то?

— А ничего, живу! Плачу в мир три бумажки в год за место. Боле ничего…

— А велико ль место?

— А как избе встать… вовсе мало… Да что, теснят православные, прижали, как ужа вилами… Курицу держать и ту не моги… Плохо…

— Ах ты, горюн! — сочувственно произнес Тереха-Воха и покачал головой. — Жалко мне тебя, дядя Михайло, истинный господь. Зачем же ты, чудачина, женился-то, а?..

— А шут меня знает зачем? Да коли правду баить — по пьяному делу, да с жиру… С жиру-то, друг, и собака бесится… Жил я в те поры в кучерах…

— В кучерах!.. о-о! — с недоверием воскликнул Тереха, перебивая его.

— В кучерах, — продолжал Культяпка, — а ты, что ж, не веришь?.. думаешь, вру… Э, друг, да я этих разных должностей-то во сколько на своем веку произошел — у плешивого на голове столько волос нет… ей-богу!.. Кем только не был! — воскликнул он. — Кучером был, за лакея был, водолазом на реке Шексне был, синизатором был, — с бочками ездил… за дворника был, за коновала, и то раз был… ей-богу!..

— О-о-о?! Как так?..

— Как да как… все так! Нужда-то, брат, и попа скоблит. Жрать захочешь, — поневоле, что и не умеешь, скажешь умею… Да, друг… так-то!

— Да ты, дядя Михайло, может врешь?

— Чего мне врать. Мало ли со мной случаев было… всего! Пожил, брат, посрамил добрых людей… попил винца с хлебцем. Кабы не женат был да не детишки, нешь стал бы я работать! Будь она проклята, работа-то эта!.. Гнись, гнись… тьфу! с утра до ночи, как вол, а все нет ничего! Посмотришь, ей-богу, на нищего, и то завидки берут… Кой ему рожон! Настреляет за день-то кусков копеек на сорок, а то и боле — вечером в трактир… Сичас это в казенке половиночку раздавит, потом в трактир: чайку, бараночек, посидит, закусит, — все по-хорошему. А ночевать к десятскому: «давай фатеру»… А мы что, когда просвет-то видим, а?.. Не женись, брат Терешка, не советую… Жениться, брат, по нынешним временам все одно, что с колокольни прыгнуть… ей-богу!.. Врагу, то-ись, злому не посоветую!.. Будь она проклята, эта самая женитьба…

— Нам нельзя не жениться, — сказал Тереха. — Наше дело не такое… Наше дело хозяйское… А подаешь жене-то?

— Ужли нет! Все туда — в эту яму не напасешься хламу… Семь ртов! сам ты посуди: семь! по кусочку ежели, семь кусочков! По другому — четырнадцать… н-да, друг!.. Вериги несу на себе, вроде как угодник какой, ей-богу!.. Вспомнишь, как прежде жил, — продолжал он, помолчав, — сердце мрет… так вот и заноет, истинный господь!.. Жалко… Хорошо жил… Тятенька с маменькой любили меня… маменька особливо…. она-то, покойница, меня и изгадила, избаловала… Бывало: такой-сякой, миленький, хорошенький… Что захочу — давай! Тятенька-то в садовниках жили у генерала Ковригина… ну, жалованье получали, известно. И все у нас было: корова там, свинью держали… Одним словом, как люди, хорошо жили, говорить нечего…

— Меня в ученье отдавали тоже, — опять, помолчав, продолжал он: — в портные к немцу Фирару, Богдан Богданычу… Ну, коли жив, подох бы скорее, а коли помер — дери его черти на том свете… Эдакого пса не видывал я, да, похоже, и не увижу… В те поры не то, что теперь в мастерских-то, просто было!.. Теперь хозяин не моги крикнуть, а в те поры разговор был короткий! Уж и били же меня! Эх-ма!..

— Жуть! — воскликнул Тереха.

— Жуть, брат, — повторил Культяпка, — такого бою ни одна лошадь не видывала: печка одна на мне не была… Убег я. Тятенька было опять меня к немцу хотели, а я говорю: «Удавлюсь!» Маменька вступилась: «Не отдам дите»… А напрасно! Теперь вот подумаю: «Напрасно! Потерпеть бы мне… Ну, били, зато выучили бы, человека бы сделали»… Все родители виноваты: потворство это, баловство… Так ничему и не выучили… Всю жизнь теперь и треплюсь, как подол бабий… ей-богу! То за то схвачусь, то за это… Набалованный я человек… У меня и места хорошие были и жить бы, ан нет!.. водочка! Рот-то у меня дрянной. Да и ленив я… Работа эта проклятая для меня все одно, что нож вострый… смерть! Лежать бы мне вот эдак постоянно… аль идтить куда… чтобы, значит, ни конца, ни краю не было… Н-да!.. Эх-ма!.. Ну, что ж они, черти, не идут долго… Неужели их все бьют?

Он замолчал… Молчали и мы… За речкой, в поле, радуясь теплу и солнцу, не смолкая, тирликали жаворонки. В лесу трещали дрозды, где-то свистал скворец. Множество птичьих голосов неслось отовсюду… Где-то далеко куковала кукушка…

— Хорошо, братцы, — воскликнул вдруг Культяпка, — тепло… гоже! Вот бы так-то завсе полеживать, а? Хорошо богачам! Вот бы…

И, не договорив того, что хотел сказать, он прислушался и воскликнул:

— Стойте-ка!.. Идут! Во кузнец орет, его голос… Идут, верно.

Мы ждали, глядя на дорогу… Крупный разговор, ругательства с каждой минутой слышались все ближе, и вот, наконец, из лесу показались три фигуры без картузов. Впереди шел, махая руками, длинный Сопля; за ним, ругаясь и рассказывая что-то, кузнец, а сзади, понуря голову, плелся дядя Юфим.

Они шли, не видя нас, и уже миновали то место, где мы лежали.

Тогда Культяпка, все время с улыбкой следивший за ними, крикнул:

— Эй, земляки! Аль загордели? Знаться уже не хотите, а?

«Земляки» остановились и оглянулись. Увидя нас, они сильно обрадовались и свернули с дороги. Пока они шли к нам, Культяпка схватил четвертную и, подняв над головой, держал ее, весело улыбаясь.

— Есть? — вымолвил кузнец, любовно окидывая глазами бутыль, в которой плескалась водка.

— Хватит! — воскликнул Культяпка. — Ну, а вы как?

— Чай, сам видишь! — угрюмо ответил кузнец и еще угрюмее добавил, обернувшись к нам: — Вы что же это, дьяволы, убежали?..

— Отделали нас в отделку! — произнес дядя Юфим и плюнул. — Будь они прокляты! Провалиться бы им там сквозь землю и с селом-то вместе… Слава богу, хучь водку-то не отняли… Смерть бы теперича без нее…

— На-а-а-а-ливай, штолича, — сказал Сопля, трясясь всем телом, — па-а-а-гуляли! — злобно добавил он и вдруг закашлялся долгим, мучительным кашлем…

— Чашка-то там осталась, — сказал Культяпка, наливая в «фунтик» водки, — жалко до смерти… Скотницына чашка-то, заест!..

— Чорт с ней! — сказал кузнец, жадно выпивая водку. — Ловко отделали! — продолжал он: — Во как, гляди: жилетку на клочки, рубашка — во!..

Он распахнул разорванную с ворота до подола красную рубашку, под которой было голое, покрытое синяками тело.

— Ловко, а?… Да погоди! — закричал он вдруг, сверкая глазчми. — Не уйдешь!.. Нет, брат, не уйдешь!..

Дядю Юфима и Соплю тоже, очевидно, сильно били; на них тоже все было изорвано и болталось клочьями…