Семен Подъячев - Среди рабочих

— Ну, пойдем! — сказал я, видя, что от него не отвяжешься.

— Ты куда же это? — спросил он.

Я подвел его и его товарища к своим и объяснил, в чем дело.

— Выпить тебе охота? — спросил кузнец, поднявшись на ноги, и, окинув его своими страшными глазами, повторил: — Выпить? Можно!

— Мишук, — кивнул он Культяпке, — насыпь… поднесу…

Культяпка молча, с улыбкой на тонких губах, налил чашку и, подавая ее парню, сказал:

— На, родной, выкушай на доброе, на здоровье!

Парень взял от него чашку, подержал немного и сказал:

— С праздником! Желаю здравствовать!

— Пей, пей! — сказал кузнец. — Пей, небось…

Парень поднес чашку ко рту и стал «сосать» водку…

В это время кузнец, с перекосившимся от злобы лицом наблюдавший за парнем, размахнулся вдруг правой рукой и со всей силы ударил кулаком по донышку чашки…

Парень вскрикнул и упал навзничь на землю.

Чашка разбилась… Парень, обливаясь кровью и как-то чмокая, заерзал по земле, стараясь встать.

— Вот тебе! — крикнул кузнец и ударил его еще сапогом в бок, — на, пей!..

— Кара-а-а-аул! — закричали вокруг. — Караул!.. Убили!..

Видя это, Культяпка схватил четвертную и, торопливо обращаясь к нам, сказал:

— Ну, ребята, утекай скореича от греха, а то пропишут по первое число!.. Хочь бы водку-то не отняли!..

— Караул! Убили! — взывал между тем мужичонка. — Братцы, наших бьют!

Несколько человек мужиков и гуляющих парней бросились к нам.

Видя это, Культяпка подхватил четвертную подмышку и побежал от места происшествия под гору, по вспаханному полю, к видневшимся вдали кустам.

— Держи его! — закричал кто-то. — Уйдет, дьявол. Уйдет и вино унесет… держи!

Несколько человек бросились за ним вдогонку, а остальные окружили нас, и началось побоище… Нас били, и мы били…

Помню, как страшно кричал кузнец и как страшно он бил… Помню, как сшибли с ног длинного Соплю… как волокли по земле дядю Юфима…

Страшно, свирепо, отвратительно…

Сильно избитые, оборванные, мы с Терехой вырвались кое-как, наконец, из этой свалки и, позорно бросив кузнеца, Юфима и Соплю на произвол судьбы, побежали с поля сражения под гору, к кустам, по тому направлению, куда удрал Культяпка.

Пробежав немного, мы оглянулись и, видя, что никто не гонится, пошли шагом.

Я посмотрел на Тереху. По лицу у него текла кровь, губа распухла, красная рубаха, надетая для праздника, была растерзана и висела клочьями…

Он шел и плакал, хлюпая то и дело носом.

— Что ты? — спросил я.

— Черти! — ответил он. — Идолы! Меня-то за что били?.. Рубаху-то, вон, гляди… жуть!.. Неужели у вас завей так-то празднуют?.. — задал он вопрос, утирая слезы разорванным рукавом рубашки.

— Бывает хуже! — сказал я.

— Что ж теперича-то, а? — воскликнул он, когда мы вошли в кусты и, остановившись, услыхали крики в селе… — Дядю-то Юфима… жуть!.. А здорово кузнец бьется! — через минуту уже весело воскликнул он. — Как полыхнет — так с ног! Как полыхнет — так с ног… Сила, сичас помереть, жуть!.. Авось, вырвутся как-нибудь!..

Я ничего не ответами шел молча, думая про себя: «Если я брошу это место, то куда же мне итти, и лучше ли будут люди и жизнь в другом месте?.. Вырвусь ли я когда-нибудь из этой страшной тьмы?..»

За лесом, на опушке, около речки, в виду имения, нас встретил Культяпка.

— Слава богу, — ухмыляясь и поглаживая левой рукой бороду, радостно заговорил он, — идите… здравы, невредимы… а где ж те-то?

— Лупцуют их таматка, — сказал Тереха, — а мы убегли…

— Ах, в рот те шило! — воскликнул Культяпка, — в отделку попали, знать… Ужо, гляди, придут чище хрусталя… А за мной, похоже, тоже гнались, — продолжал он, — да нет, шалишь!.. Главная причина, — не убег бы я, кабы не водка… Себя-то не жалко — наплевать, пущай бьют! Ее-то, матушку, думаю, отнимут да слопают… деньги плочены! Сберег в целости… Чеколдыкните, что ль, с устатку-то, а? Она у меня упрятана в кусточках.

Мы пошли за ним к месту, где он спрятал четвертную. Водки было еще много.

— Вы, братцы, не подумайте, что я выпил один, — сказал Культяпка, показывая ее. — Провалиться мне на этом месте, коли вру! Ей-богу! Глаза лопни!.. Ах, в рот те шило! Из чего ж пить-то?.. разбили ведь чашку-то… И чашка-то скотницы Васены: заест теперича!.. Погоди, ребята; правда, не горюй… Голь на выдумки хитра: я из бересты сварганю…

Он живо вскочил с места и, осмотрев несколько штук берез, выбрал такую, которая, по его приметам, годилась в дело, ухитрился как-то зубами содрать кусок бересты и ловко сделать из нее ковшичек, или «фунтик», по форме похожий на те «фунтики», в которые обыкновенно в мелочных лавчонках завертывают товар.

— Гоже, — воскликнул Тереха, — молодца ты, Михайло!

— А закусим кислицей! — засмеялся Культяпка и продолжал: — Ладно… Нам тут не дует. Гляди, скоро и наши подойдут. Не убьют их, чай, до смерти.

Он налил в «фунтик» водки и стал обносить. Мы выпили, закусили щавелем и, выбрав место, где посуше и откуда было видно дорогу, легли на землю.

— Погодить надо, — сказал Культяпка, — придут, все вместе в именье пойдем… Вот чорт-то обрадуется — нарядчик-то наш… дери его дером… Вот кого бить-то надо, а не нас.

Мы немного полежали молча.

— Ай еще выпить по махонькой?.. Как скажете? — предложил Культяпка. — Скучно!..

— Надо оставить тем, — сказал я.

— Знамо… неуж не оставим… есть еще… гляди-кась! — он поднял бутыль кверху и поболтал. — Грызется, матушка! «Бутылочка моя, превкусненькая, — запел он тоненьким голоском, — ты тогда нехороша, когда пустенькая»… Налью я, а?..

— Как знаешь! — сказал Тереха.

Культяпка обнес еще по «фунтику» и, крепко заткнув пробку, положил «гудуху» в сторонке под куст.

— Покурить теперь, — сказал он, доставая засаленный кисет и вертя папироску. — А ты, земляк, куришь? — спросил он, глядя на меня. — Да ты откуда, а?.. Чтой-то словно я тебя где видал, быдто лицо знакомое…

— Не знаю, — сказал я, — навряд.

— О!.. ну так, так так… — Он лег навзничь и, плюнув, сказал: — На небушке-то как чисто, ни одного облачка… А что, взаправду, — продолжал он, помолчав, — неужто, ребята, опосля смерти наши души на небо пойдут, а?

— Дядя Михайло! А что у тебя — жена молодая? — не отвечая на его вопрос, почему-то вдруг спросил Тереха.

— А что тебе?.. Аль насчет того хошь, а?.. Старая, брат, — продолжал он, помолчав, и не то с грустью, не то с досадой добавил: — Дура, брат, у меня баба.

— А дети у тебя есть ли? — опять спросил Тереха.

— Детьми я, брат, закидаю!

— А много ль?

— Семеро живы, да никак штук пять, а то и больше примерло…

— Бедно живете?..

— Что говорить!.. У меня изба-то вся с рыбий хвост… Полу, и того нет, земляной… Друг на дружке спят ребятишки-то… Повернуться негде… Бедно, брат, да!