Семен Подъячев - Среди рабочих

— Куда те идтить, — крикнула от печки кухарка, — сиди, Ерема, дома… По трактирам тоже… издыхать пора! На погосте твое место!

— У-у-у, дьявол! — закричал сторож. — Убью! у-у-у, чтоб тебя!

Он начал ругаться скверными словами, злобно сверкая огромными глазами, как-то необыкновенно страшно выделявшимися на худом, желтом, точно заостренном книзу лице.

— Будет вам. Ну вас к чертям! — закричал кузнец. — Ужо наругаетесь!.. Кто на село пойдет, говори!.. А то мы одни уйдем, дери вас чорт! Рязань косопузая!.. Деньги есть? — обратился он ко мне.

— Нет.

— Врешь?.. Смотри, брат, душу вышибу… Эх, — продолжал он, — у чорта этого, — он кивнул на дверь, куда вышел нарядчик, — спрашивать — легче на ножик итти!.. Может, есть у кого, не пропадут ведь: пачпорт-то в конторе, не сбежит… Получка прилет, — на, получай деньги… А то, коли что, я отдам…

— У меня, дяденька, есть, — отозвался Тереха, — я ему давеча сказал: возьми, мол!

— Молодчина, Тереха-Воха, — похвалил кузнец. — Давай, брат! А ты пойдешь с нами?

— Пойду! — весело отозвался Тереха. — А то как же, знамо, там чать, весело… девки…

— Вот что, братцы, — заговорил опять, получив с него деньги, заметно повеселевший кузнец. — Кто пойдет, так, значит, айда сейчас… обеда ждать нечего, — невидаль!.. Опять ноне винополия только до трех торгует, народу, чай, страсть, опять же итти пять верст… Час пройдешь… Айда, значит, неча ждать… А ты пьешь водку-то? — обратился он ко мне. — Пойдешь с нами?

— Пожалуй, — сказал я.

— Ну, и ладно… идем! Кто желает?..

«Желающих» оказалось только пять человек, не считая меня… Остальные, — как я после узнал, все дальние, рязанские, калужские, — остались. Они сидели молча, хмурые, и как будто чего-то боялись.

Пока желающие итти «сряжались», — то есть кто надевал сапоги, кто сменял рубашку, — в избу вошел нарядчик и, сев, быстро окинул глазами всех нас… Гадкая, злая усмешка кривила его губы.

— Никак и ты, Сопля, идешь? — обратился он к сторожу. — А ночью-то за тебя кто же стеречь станет, а?

— Тебя не заставят! — огрызнулся сторож.

— То-то, мол, — произнес нарядчик и, обратившись к кухарке, сказал: — Как у тебя… упрело?.. Похлебать бы… — и, не глядя ни на кого, заговорил: — Поутру, коли что кто на работу не выйдет, самому доложу…

— Докладывай, чорт! — крикнул кузнец. — Ну, айда, ребята! Счастливо оставаться! — поклонился он оставшимся в кухне. — Наплевать… Губа толще, брюхо тоньше. Трогай, белоногой.

Мы прошли мимо окон квартиры управляющего, спустились под гору к реке, перешли по мосту на ту сторону и вошли в молодой, частый, мелкорослый березняк.

Узкая дорога, изрезанная колеями, наполненными жидкой грязью, вилась по лесу.

Мы шли гуськом. Впереди всех шагал высокий, с тонкой шеей, качавшейся на ходу, ночной сторож Сопля; за ним — кузнец, за кузнецом — широкоплечий, чернобородый, без сапог, в одной рубашке, мужик Михайло, по прозвищу Культяпка; за Культяпкой плелся, наклоня голову, дядя Юфим, за ним — Тереха и я.

Солнце перевалило за полдень, когда мы вышли, наконец, из лесу в поле и увидали вдали, на горе, село с белою церковью и золоченым крестом, который ярко сверкал на солнышке.

Полем дорога просохла: итти было хорошо и весело. Жаворонки то и дело взвивались с земли кверху, трепеща крылышками, пели свои часто-болтливые песни и, как камушки, вдруг падали на землю… В воздухе стояла та особая, чуткая, майская тишина, в которой каждый звук слышится как-то особенно отчетливо и ясно…

По мере того как мы приближались к селу, цели нашего путешествия, оттуда навстречу нам доносились крики и песни.

Наконец, мы пришли туда… Село «гуляло»… На улице толпа девушек в разноцветных платьях водила хоровод, крича дикими голосами что-то непонятное и бесконечно-тягучее… Неподалеку от хоровода стояли две палатки, в которых бойко шла торговля «гостинцами».

Пьяные мужики и бабы попадались нам навстречу; толпа человек в пятнадцать молодых ребят, с гармошками и бубнами, неистово крича, разгуливала по дороге среди села из одного конца в другой.

В каждой избе в открытые окна виднелись сидевшие за столами нарядно одетые гости. Они закусывали и пили водку.

Вслед за шедшим впереди Соплей мы направились к трактиру и «винополии», стоявшим рядышком на краю села, немного поодаль от мужичьей стройки.

Около трактира, на вывеске которого были намалеваны чайник на подносе, чашки и надпись: «Не ходи туда, здесь лучше», — было особенно шумно…

Дверь «винополии» не стояла на петлях. Оттуда то и дело выскакивали фигуры с полбутылками, бутылками, сотками в руках и тут же, у крыльца, вышибая пробки ладонью правой руки, пили водку прямо из горлышка или же из заранее приготовленной чайной чашки…

Несколько человек пьяных уже валялось около колоды, где привязывают и кормят лошадей, уткнувшись головами в навоз.

Какой-то малый, здоровый, высокий, с красной шеей и налитыми кровью страшными глазами, засучив рукава красной рубашки, ругался скверными словами, вызывая себе «любака», то есть охотника с ним подраться.

Около этого парня вертелся маленький рыжебородый мужичонко, плача пьяными, обильными слезами, старался ухватить парня за руку и кричал:

— Василь Егорыч, пере-е-е-е-стань!.. по-о-лно… оставь!.. н-н-н-нехорошо! Василь Егорыч!!! Христо-о-о-м богом прошу…

Из трактира неслись на улицу дикие крики и песни… Напившиеся около «винополии» шли туда пить чай и вообще проводить время… Трактирщик, злобный, уже не молодой мужик, прежде, до казенной продажи, торговавший водкой, вместе со своим «половым» выпроваживал то и дело чересчур пьяных гостей вон за дверь, смазывая предварительно им для потехи затылки горчицей…

— Черти! — орал он. — Какой от вас барыш… чашки только воруете… Сидите за пятачок-то целый день… Канителься с вами!..

Совсем пьяный, оборванный нищий, точно выкупанный в грязи, с подбитыми глазами и содранной переносицей, с мешком за плечами и корзиной в руках, выпихнутый из трактира, споткнулся и упал навзничь, раскинув руки и крепко ударившись затылком об землю… Корзинка полетела, из нее посыпались в стороны кусочки черного и белого хлеба.

— Во как у нас! — крикнул нищий и стал было подниматься. — Во как! — повторил он и упал снова.

Какая-то краснощекая, обтрепанная, пьяная «гулящая» бабенка, дико хохоча, подскочила к нищему и села ему на лицо…

Видевшие это загоготали.

— Марфушка, что ты, чорт! Задушишь, дьявол!.. Встань!.. Ах, дуй тя горой!..

Два каких-то парня, повидимому, из фабричных, в пиджаках, жилетках, «при часах», оба испитые, бледные, как смерть, затеяли ссору, которая перешла в драку… Один из них, потрезвее и посильнее, толкнул другого в грудь… Тот, как сноп, повалился на землю навзничь и со всего маху при падении ударился затылком об острый угол крыльца… Брызнувшая кровь сразу смочила ему волосы и потекла по щекам от висков к страшно кривившемуся в одну сторону рту… Он начал ерзать по земле руками, как заяц, у которого перешибли задние ноги, стараясь подняться… Из перекосившегося рта показалась пена… Он что-то бормотал, и в горле у него булькало, как в бутылке… Один глаз залился кровью, другой, побелевший, дико вращался, бессмысленно и страшно.