Юрий Петкевич - Бессонница

- Что еще?

Я молчал. С меня было достаточно. И пауза слишком затянулась. И дядя Эдик сказал хрипло:

- А на закуску, - наморщил лоб, - на двоих нас, - показал на маму, - на двоих плавленый сырок.

Официантка не удивилась и спросила:

- Какой? У нас несколько видов.

- Самый дешевый, - сказал.

- Все? - спросила официантка и, не дожидаясь ответа, перешла к другому столику.

- Что еще скажешь, Эдик? - спросила его мама.

- Что? - не понял он ее.

- Ладно, - сказала она.

- Зина, - сказал дядя и сразу одним ее именем выразил очень много, после чего не нужно вспоминать прошлое, и я опять подумал, как хорошо сейчас, но так долго думать невозможно, и мама спросила у меня, потому что с ним разговаривать было не о чем, она только теперь это поняла, и улыбка на ее лице таяла, и если бы не я, она растаяла бы, и ее лицо - вытянулось, она знала об этом и не хотела этого, и поэтому обратилась ко мне:

- Тогда, мальчик, расскажи ты о себе, - и добавила, - что ли...

Я, конечно, смутился - особенно от ее "мальчик" и "что ли", и не знал, куда девать руки.

- Опять еду к бабушке, - начал я и не знал, как продолжить, взял тогда со стола соломенную тарелку, предназначенную для хлеба, но хлеба в ней не оказалось, и я надел тарелку на голову вместо шляпы.

В это время пришла другая официантка с подносом, я смутился еще сильнее, почувствовал, что покраснел, горю, и снял с головы тарелку, опустил ее опять на стол и стряхнул крошки с волос на скатерть.

Официантка поставила на крошки винегрет с селедкой, дяде Эдику - рюмку с водкой, маме - стакан вина и еще плавленый сырок, затем положила в соломенную тарелку, которую я надевал на голову, несколько кусочков хлеба.

Дядя взял рюмку и, откинув голову назад, так что волосы взметнулись, выплеснул содержимое к себе в глотку, а когда официантка спустилась на первый этаж, открыл чемодан, где хранилась недопитая бутылка, налил себе еще рюмку, потом вытащил курицу.

Тут появилась другая официантка, подошла к зонту, под которым целовались мужчина и женщина, и начала с подноса выставлять на стол тарелки, рюмки, стаканы, - наконец подошла к нам и заявила, что нельзя приходить со своими продуктами.

Дядя Эдик жевал белое мясо курицы и с полным ртом пробубнил официантке:

- Хорошо.

Она возмутилась:

- Не хорошо, а я позову директора!

Отлично, - повторил дядя и опрокинул еще рюмку, а потом выбросил кости в сторону не глядя.

Я прислушался и поднялся. Подошел к краю крыши, взялся за перила одной рукой, а с куриным крылышком в другой склонился и вниз головой продолжал его грызть, потом швырнул вниз... Вернулся: у столика стоит мужчина с табличкой на пиджаке, говорит что-то задумчиво маме, и я вижу: дядя Эдик заснул сидя; голова откинута и рот раскрыт.

- Это вы ему скажите, - показывает на дядю мама. - Я здесь не при чем. И мальчик - не при чем, - повернулась ко мне. - Что там? - спрашивает.

- Собаки, - говорю.

Мужчина подошел к дяде Эдику и потряс его за плечо:

- Товарищ.

Из горла дяди стал доноситься легкий, едва уловимый свист.

- Товарищ! - обратился мужчина погромче, но дядя Эдик даже не пошевелился.

Мама прошептала мне в ухо:

- Поплачь, пожалуйста.

И я заплакал. Тогда мужчина ушел, а она, когда я еще ревел, специально спросила, чтобы я перестал, спросила:

- Ты любишь собак?

- Да, - пробормотал дядя Эдик, не открывая глаз; солнце сияло ему прямо в лицо, и сквозь ресницы блестели слезы.

Я вскочил и зацепился ногой за ножку стула.

- Куда ты? - испугалась мама.

Стул упал, а я сбежал по ступенькам со второго этажа вниз, к выходу, выскочил на улицу и повернул сразу в переулок. Навстречу какая-то задрипанная корова среди роскошных особняков. Я остановился. На боках у нее кора, и - на хвосте. Прошла, даже глаз не скосила. Почему - одна, и куда одна? Зачем? Ну, и жара здесь. Вытер пот со лба и дальше бегом. Вот, подумал, коровы испугался. Ни одного человека, только дворцы, а вот последний.

- Куда ты? Назад! Иди назад! - кричит мама вдогонку.

Оглянулся. Мама отстала. А, испугалась коровы. За последним особняком ни одного дерева дальше. Ни одного камня. Ни ручья, ни лужи. Ничего.

Бежит за мной, не она, а тот мужчина, с которым она шагала под ручку, и я понял, что ошибся: это и есть дядя Жора.

И он не понимает, как хочется побыть ОДНОМУ В ПУСТЫНЕ, как важно остаться одному пусть на минутку; разве они могут понять, если у них у всех неизвестно что в голове, вернее, не в голове, а я не знаю где.

Скатился с холма и лежу, смотрю в небо. Небо блекло-голубое, и на нем белое солнце, а земля желтая и от солнца раскалена; боюсь, что одежда моя сгорит.

Встал и повернул назад. Дядя Жора на холме у последнего дома. Увидел меня, остановился. Поднимаюсь к нему. Что-то надо же сказать. Говорю:

- Почему она одна и куда пошла?

- Мама? - спрашивает.

- Корова, - говорю.

Бессонница

Канаву, в которой черные трубы посреди улицы, - успели засыпать, но дорогу не заасфальтировали. Мороз сковал грязь в колеях, и они похожи на мои ребра. Снег выпал, но совсем немножко, и на тротуарах его растоптали, остались одни следы от сапог и ботинок, след на следе, и так несколько раз и от снега ничего, только там, где не ходят и не ездят, он сверкает на солнце.

- Собирала окурки, - рассказывает Фрося, - и увидела... Увидела лестницу в небе и отвернулась; испугалась, на скамеечке сидели, продолжает, - безобразного вида мордовороты. Вот здесь. Очень хочу куриную ножку, а в этом ларьке продают копченых кур. - Подходим к ларьку. Читаю: курица стоит 26 рублей. - Даже деньги есть, - открывает кошелек.

- Ты успела получить пенсию? - спрашиваю.

- А как же, - говорит, - я тебя сегодня угощаю, а то у тебя, Тузов, постоянно нет денег. Одну курицу, пожалуйста, - и достает из кошелька деньги.

- Через полчаса будет готова, - говорят из ларька. - Будете ожидать?

- Через полчаса... - с разочарованием протянула. - Не будем, холодно ведь, а что еще у вас есть?

- Пицца с грибами, пицца с сыром, пицца с ветчиной... На витрине смотрите.

- Гамбургер - это вкусно?

- Очень вкусно, попробуйте, можно одну порцию на двоих.

- Да, пожалуйста, одну, - говорит. - Попробуем, только разрежьте пополам.

- Обязательно, - продавщица берет нож.

- Мордовороты, значит... - продолжает Фрося. - Выбросила окурки в мусорную урну - и не хотела, а глянула на лестницу...

- 11 рублей.

Фрося подала сто, ей обратно продавщица протягивает 89 - по рублю; Фрося пересчитала сдачу и спрятала кошелек в сумочку. Из окошечка на картоночках подают две половинки порции. Не люблю, когда все перемешано, а она любит.

Попробовала.

- Вкусно, Тузов, - говорит.

И я откусил. Когда есть хочу, все вкусно.

- Продолжай, - прошу Фросю.

- ...Лестницу, - повторяет она, - снова отвернулась, на скамейке с краю оставалось место, я присела, рядом - самый большой и страшный разбойник, обняла его, а ты усмехнулся.