Александр Покровский - Расстрелять

Док чувствует жаброй, что явились по его душу (не к особисту же), но ему не хочется верить (может, всетаки к особисту?), он затаивается, сдерживает дыхание; может, пронесет? Кулиев начинает искать дока: осторожно наклоняется, шарит наощупь, дышит, приближается. Док сжимается, закрывает плотно глаза. Тишина. Кулиев находит подушку, вглядывается: там должна быть голова. Док открывает глаза. Ясно. Ни минуты покоя. Целый день сидишь под лампой солюкс, как брюхоногое, и ни одна падла не заглянет, только лег - и "Здравия желаю": являются. Кровавая рожа зависает над доком. Теперь они смотрят друг другу в зрачки. Кулиев по-прежнему ничего не видит. Все это так близко, что дока можно понюхать. Кулиев, кажется, этим и занимается: сопенье, пахнущее камбузными жирами, шепот:

- Тащщщ майор... тащщщ майор!.. Это вы?..

- Нет! - отчаянно орет док. - Это не я!

От неожиданности Кулиев бьется затылком, и дальше из дока вырывается первая фраза клятвы Гиппократа:

- Как вы мне... надоели... Бог ты мой! - стон Ярославны и вторая фраза: - Как вы мне насто... чертели... как вы мне настопиздели...

Кулиев, обалдевший, окровавленный, поворачивается и, имея за спиной докторские причитания, выходит.

Оставленный в покое док, страдая всем телом, кряхтит, устраивается, затихает, в мозгу его события теряют целесообразность, цепочки рвутся, мельканья какието, которые потом, перекосившись, оседают и тают, тают...

Особист, к этому моменту окончательно проснувшийся, злой как собака (доктор - зараза), сползает с верхнего яруса и выходит в отсек, где постояв какое-то время, поматерившись, он отправляется в соседнее помещение, заходит на боевой пост и находит там вахтенного:

- Телефон работает?

- Да.

- Позвони сейчас доку, и, как только он снимет трубку, дашь отбой, понял?

- Это можно.

У дока телефон в амбулатории. Звонок требовательный, долгий, не вылежишь: а вдруг командир звонит, таблетки ему нужны, дурню старому, чтоб у него почки оторвались.

Ругаясь площадно, док, в трусах, вползает на стол в позу телевизора, на четвереньках сползает через окошко в амбулаторию, ударяется коленкой (как и положено), шипит и с уничтоженным здоровьем подползает к телефону: "А-ле?" - и трубка вешается ему прямо в ухо. Ровно пять минут, дрожа эпителием, док виртуозно матерится с трубкой у рта. Особист к этому моменту уже стоит под дверью амбулатории и, присосавшись ухом, с блаженной рожей истинного ценителя слушает. Райское пение. Через пять минут ("Погоди, пусть уснет хорошенько") процедура повторяется. Док фонтанирует, речевой запас у него, оказывается, гораздо богаче. Наконец, док выливается весь. Тысяч пять слов, никак не меньше. Да-а...

- А сейчас, - говорит особист, прищурившись, - скажешь ему: "Извините, я не туда попал".

- Ах ты курва! - кричит док; потом речь у него кончается, начинаются конвульсии, судороги, пена из ушей, затем он вешает трубку и смотрит вокруг. Кого бы убить? Садится, чтоб успокоиться. Успокоился. Дыхание глубокое, тоны сердца чистые, желудок мягкий.

Зажигает свет. Сейчас слетятся, как мухи на фонарь. С поносами, с запорами, с шишками, с гастритами, с жопами. Опять кто-то упал... не до конца, лучше б тебя мама не рожала!..

Особист находит Кулиева в умывальнике, где тот под струей лечит свой скальп, и стучит по его толстому заду.

- Давай, иди, доктор ждет. Уже можно. И не дай Бог, он тебя не перевяжет, мне скажешь...

- Разрешите, товарищ майор?

-Ну заходи, заходи, не тряси мошонкой. Ну, где тут твоя голова? Да-а... молодец. Были бы мозги, точно б вылетели. Садись сюда... О, Господи.

Спишь, собака!

Военнослужащего бьют, когда он спит. Так лучше всего. И по голове - лучше всего. Тяжелым - лучше всего. Раз - и готово!

Фамилия у него была - Чан, а звали, как Чехова, - Антон Палыч. Наверное, когда называли, хотели нового Чехова.

Он был строен и красив, как болт: большая голова шестьдесят последнего размера, плоская сверху; розовая аккуратная лысина, сбегающая взад и вперед, украшенная родинками, как поляна грибами; седые лохмотья, обмотав уши, залезали на уложенный грядкой затылок; в глазах - потухшая пустыня.

Героя-подводник. К тому же боцман. Двадцать календарей. Ненасытный герой. Он все время спал. Даже на рулях. Каждую вахту.

Он спал, а командир ходил и ныл - пританцовывая, как художник без кисти: так ему хотелось дать чем-нибудь по этому спящему великолепию. Не было чем. Везде эта лысина. Она его встречала, водила по центральному и нахально блестела в спину.

Штурман появился из штурманской рубки, шлепнув дверью. Под мышкой у него был зажат огромный синий квадратный метр - атлас морей и океанов,

- Стой! Дай-ка сюда эту штуку. Штурман протянул командиру атлас. Командир легко подбросил тяжелый том.

- Тяжела жисть морского летчика! - пропел командир в верхней точке, бросив взгляд в подволок.

Лысина спело покачивалась и пришепетывала. Атлас, набрав побольше энергии, замер - язык набок, и, привстав, командир срубил ее, давно ждущую своего часа.

Атлас смахнул ее, как муху. Икнув и разметав руки, Чан улетел в прибор, звонко шлепнулся и осел, хватаясь в минуту опасности за рули - единственный источник своих благосостояний.

Рули так здорово переложились на погружение, что сразу же заклинили.

Лодка ринулась вниз. Кто стоял - побежал головой в переборку; кто сидел - вылетел с изяществом пробки; в каютах падали с коек.

- ПОЛНЫЙ НАЗАД! ПУЗЫРЬ В НОС! - орал по-боевому ошалевший командир.

Долго и мучительно выбирались из зовущей бездны. Долго и мучительно, замирая, вздрагивая вместе с лодкой, глотая воздух.

С тех пор, чуть чего, командир просто выбивал пальчиками по лысине Антон Палыча, как по крышке рояля, музыкальную дробь.

- Ан-то-ша, - осторожно наклонялся он к самому его уху, чтоб ничего больше не получилось. - Спи-шь? Спишь, собака...

Оздоровление

Как ноготь на большом пальце правой ноги старпома может внезапно оздоровить весь экипаж? А вот как!

От долгого сидения на жестком "железе" толстый, желтый, словно прокуренный ноготь на большом пальце правой ноги старпома впился ему в тело. Это легендарное событие было совмещено со смешками в гальюне и рекомендациями чаще мыть ноги и резать ногти. Кают-компания ехидничала:

- Монтигомо Ястребиный Коготь.

- Григорий Гаврилович до того загружен предъядерной возней, что ему даже ногти постричь некогда.

- И некому это сделать за него.

- А по уставу начальник обязан ежедневно осматривать на ночь ноги подчиненного личного состава.

- Командир совсем забросил старпома. Не осматривает его ноги. А когда командир забрасывает свой любимый личный состав, личный состав загнивает.

И поехало. Чем дальше, тем больше. Улыбкам не было конца. Старпом кожей чувствовал - ржут, сволочи. Он прохромал еще два дня и пошел сдаваться в госпиталь.