Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца

Мы тогда гуляли в парке культуры, на другой стороне реки, а я пришел с девочкой, в кото-рую был влюблен, и Мишель весь вечер ее смешил: был замечательно остроумен, обаятелен, так что девочка не сводила с него влюбленных глаз, а я даже почувствовал себя сибирским валенком и немного заревновал. А потом у него пошли пьесы - одна за другой, - и все успешно, а у меня, наоборот, наступило полное безденежье, и, когда он пригласил на одну из своих премьер, на "Старый Новый год" в филиале МХАТа, у Ефремова, я решился напомнить о долге. Он тотчас вернул, а при встрече, как бы вскользь, посмеиваясь, объявил, что он женился.

Это была Катя Васильева, великая актриса, ушедшая потом в монахини.

Помню, я еще спросил:

- Ну, ты теперь при деньгах?

Он удивился моему вопросу, кивнул, но потом как-то виновато стал объяснять, что он, видишь ли, не привык к большим деньгам и все, что больше трехсот, для него непонятно. И он затрудняется сказать, насколько он теперь обеспечен.

- Я только знаю, что у меня больше трехсот, - добавил он, хихикнув.

- Ну, жена теперь поможет сосчитать, - пошутил я.

- Нет, нет, - запротестовал он и добавил не без удивления, что она такая непрактичная... Даже больше, чем он сам. - И вдруг спросил: - А тебе нужны деньги?

От денег я отказался. Он пожал лишь плечами, произнеся, что всё другие берут.

- Я уж не помню, честно, кому сколько дал...

И при этом такая грустная усмешка. Мы оба знали, что это означает: всякие окололитератур-ные кусочники, как шакалы, почувствовали запах наживы и рвали... Рвали, сколько можно урвать, зная, что он не откажет. Отдавать же у нас было не принято. Это как бы налог за успех...

Однажды я вырвался поработать в Переделкино. От входа спросил дежурную, кто здесь "из наших". Оказалось, Рощин с женой. Бросив вещи, тут же к ним направился. Было еще не поздно.

Но на мой стук в дверь они с Катей откликнулись своеобразно.

- Ну, кто там еще? - спросил мужской голос. Это Мишель.

- Ну, раз стучат, значит, кому-то нужно? - Это Катя.

- А я-то при чем? - сказал Мишель.

- А я? Что, я должна, по-твоему, идти открывать?

- Да, кажется, там открыто... Крикни, что там открыто...

- Крикни сам.

Я вошел и застал такую картину: они лежали на двух кроватях, поставленных в разных концах комнаты. На меня посмотрели с любопытством, но никто головы не поднял.

- Значит, приехал? - спросил мрачно Рощин. - Надолго?

- На срок.

Он помолчал и вдруг поинтересовался:

- А выпить-то из дома не догадался захватить?

- Да что-то взял...

Тут они оба подняли головы и одновременно спросили: "Что?"

- Какой-то вермут... - сказал я. - Итальянский. На травах.

- Ах вермут... Ну кто сейчас пьет твой вермут... На травах... простонал Рощин.

- Я пью! - оборвала его Катя. И уже мне: - Тащи свой вермут! Если не жалко.

- Не жалко, - сказал я.

- Тащи, тащи, - передразнил ее Рощин. - Она выдула свою поллитру, и ей, видишь ли, не хватило!

- Сам ее выдул... А я хочу пить вермут! - сказала Катя.

- Не давай ей, - закричал мне Рощин и хихикнул: - Лучше дай мне!

- Фигу тебе, - крикнула Катя. - Я первая попросила!

К тому времени, как сбегал за бутылкой, Катя поднялась, а Рощин остался лежать. Катя приняла прямо у дверей из моих рук литровую бутыль, посмотрела этикетку и, хмыкнув, - "и правда на травах", - налила себе в стакан. Рощин молча смотрел в потолок.

Катя выпила и сказала мне, что это я здорово придумал, что приехал и привез вермут... А они, значит, не рассчитали, сколько взять, и подыхали тут без пития. Даже разошлись... Видишь? По разным углам!

- Ты ей все не отдавай, - предупредил Рощин, вполглаза следя за нашими движениями. - Обрадовалась, что человек с дороги, устал, да? Можно обобрать!

Катя оглянулась на Рощина и милостиво разрешила:

- Отнеси ему, а то он нас сожрет!

- А ты - несъедобная... - отреагировал он. Но приободрился, принял в руки стакан. Приподнявшись, произнес в мою сторону: - Ну, раз такое дело, поздравляю. С заездом... Приезжай почаще!

Выпил, вздохнул и поставил стакан на пол.

- А я сегодня через Солнцево проезжал, дай, думаю, пару бутылок захвачу. Подъехал к магазину, а там очередь больше, чем в Мавзолей! Знаешь, анекдот про трамвай: объявляют остановку: "Середина очереди, следующая винный магазин!"

- Ты говорить-то говори, а стакан верни! - крикнула Катя.

- Так вот, - продолжал невозмутимо Рощин, пропустив ее реплику мимо ушей. - Я поглядел, поглядел, и чего-то меня бес как подтолкнул, громко так и говорю: "Ну, дождались?" И тут, представляешь, вся очередь, голов сто, повернулась в мою сторону, и глаза у всех такие... Ну такие... Я испугался... Вот честное слово! Ведь кинуться сейчас на меня, и разорвут, и затопчут! Я, значит, тихо, тихо назад и смылся... Без вина!

После операции на сердце, когда в Нью-Йорке его прямо с самолета отправили в клинику и вернулся он с этаким крошечным браслетиком на руке, по которому, если он где-то грохнется, должны определить, что с ним делать, куда вести да как спасать, Мишель обитает постоянно в Переделкине. Браслетик, думаю, он уже не носит...

У нас, если грохнешься где, смотреть не станут, а отправят в милицию или в морг. А скорей всего, оставят валяться на месте.

...Проживает он в старом корпусе. После развода с Катей одно время сошелся он с библио-текаршей из нашего Дома, еще молодой, красивой, веселой. Мишеля она любит, но... мучает. То есть поперву мучил он ее, когда хотела она замуж, а теперь она его, когда стало ему худо и оказалось, что никому-то из бывших красоток он не нужен.

Как-то втроем - Мишель она и я - надрались во время Ленинского субботника, на кото-рый надо было обязательно выйти и хотя бы для видимости пособирать сучья. Почти те самые, которые остались от бревна, которое носил Ильич. Но главное в этот день занятие - естественно, пьянка, и мы, засев в коттедже, опрокинули зараз, да без закуски, под какую-то вареную колбасу, несколько бутылок водки. Точное число мы так и не установили. Мишель же после этого влетел в больницу, а выйдя, с питьем завязал. Но сейчас и веселой библиотекарши нет, а есть рядом с Мишелем еще одна, милая и немного грустная женщина. Но и библиотекарша неподалеку, только она уже не с Мишелем, а сама по себе. И если от вестибюля повернуть налево, то справа вторая дверь Рощина. Стукни, и он обрадуется, посадит на диванчик, заваленный книжками, спросит: "Ну как там?" Там - это в мире. Имеются в виду погода, террористы, политики или просто зна-комые писатели. Я отвечу: "Ничего". Имея в виду, что погода, как всегда, хреновая, террористы никуда не деваются, как и политики, а писатели... Сидят по углам и пишут, если пишут. Он кивнет и укажет рукой на стол: "Вот, что-то о Бунине... Сейчас кто-нибудь что-нибудь издает? Ну, изда-тельства там какие-нибудь? Нет? И им ничего не нужно? М-да... Я так и думал..."