Ал Разумихин - Короткая жизнь

- Какую еще мастерскую, голодранец!

- Слесарную, господин хороший...

Бибулеску, совершенно выведенный из себя, пнул сундучок носком ботинка и заорал надзирателям:

- Увести!!!

Меледина увели, а сундучок так и остался посреди комнаты.

- Подпишите протокол опознания и можете отправляться на все четыре стороны, - сказал Бибулеску. - Я задержал Флореску, и вы подтверждаете, что это Флореску, - теперь следователь чувствовал себя обескураженным, - но это не тот Флореску, который нужен русской полиции!

Нечаев появлялся и исчезал на моих глазах с ловкостью иллюзиониста. Я порадовался за него, хотя лично мне он был несимпатичен.

По возвращении в Браилу я отправился в типографию.

Паничков испытующе глянул на меня:

- Далеко вас возили?

- В Фокшаны, в тюрьму.

- На очную ставку?

- Полиция хотела, чтобы я опознал Флореску.

В голосе Паничкова прозвучала тревога:

- И вы... опознали?

- Опознал. - я не удержался и спросил: - Но ведь это же не Флореску?

- Вы же сами сказали, что опознали Флореску.

- А настоящий, ну, тот, другой Флореску?

- Не понимаю... Но это не важно. Пока же мне поручено передать, что вы можете возвращаться в Бухарест.

...И я вновь очутился у Добревых. Йорданка и Величка встретили меня как родного. Все в моей комнате находилось на месте. Верхняя одежда - на вешалке, белье постирано и выглажено, книги аккуратно сложены, обувь начищена и поставлена у стены.

Следом за мной зашла Йорданка, узнать, все ли нашел я в порядке.

- О! - только и смог я сказать.

- Набойки бы надо набить, - сказала она, заметив мой взгляд, брошенный на стоптанные ботинки. - Хотела отдать их сапожнику, да засомневалась, будете ли вы их носить.

У меня даже сердце защемило.

- Я их почти не ношу, но они дороги мне как воспоминание, - сочинил я.

Долго ли еще придется мне хранить стаховские бриллианты?! Я швырнул ботинки на дно баула и отправился с визитом к Каравеловым.

Они встретили меня с неизменной приветливостью. Но сам Любен выглядел озабоченнее, чем обычно.

- Вам еще не наскучило здесь? - спросил он, имея в виду мое затянувшееся пребывание в Румынии.

- Нисколько, - возразил я. - Хотя мне еще больше хочется побывать в Болгарии.

Каравеловы расспросили меня о Браиле, о настроениях живущих там болгар, о Ботеве.

Я поделился впечатлениями, не распространяясь о поручениях Ботева, которые довелось выполнять.

Как и раньше, вечером в этом доме оказалось многолюдно. Разные люди сошлись в столовой, по-прежнему пили крепкий турецкий кофе и дешевое крестьянское вино, по-прежнему среди гостей то и дело возникали и гасли споры. Гости, и даже не гости, а собиравшиеся у Каравелова единомышленники вели себя как и шесть или семь месяцев ранее и, должно быть, как два или три года назад. В то же время чем-то нынешнее собрание все же отличалось от предыдущих. Мне показалось, в воздухе над присутствующими висело ощущение приближающейся грозы.

Каравеловых я покидал, когда расходились самые засидевшиеся посетители. Шел по опустевшим улицам ночного города и уже никого не боялся. Я привык к Бухаресту.

...Безделье располагало ко сну, проснулся я поздно. За окном сиял весенний день. Вскочил с кровати, распахнул оконные рамы, и в лицо повеяло слабым ароматом отцветающих абрикосов. По всей улице, где я жил, за каждым домом росли абрикосы, и каждой весной розовая пена цветов разливалась по всему Бухаресту.

Неодетый, в нижнем белье, я стоял у окна, когда в дверь ко мне постучали. Я поспешно нырнул под одеяло.

- Павел, - раздался за дверью глуховатый нежный голос Велички, но тут же она поправилась и назвала меня на русский лад, - Павел Петрович, доброго утра! К вам гость...

Она спешила меня предупредить, но гость уже сам появился передо мной. Христо! Вот уж кого не ждал!

- Одевайтесь!

Но я и сам вскочил, было стыдно, что меня застали в постели в столь поздний час.

- Господи, как я рад, - бормотал я, просовывая руки в рукава рубашки. Как вам удалось выбраться из тюрьмы? Не думал, что вас так скоро выпустят...

- А за что им меня задерживать? - весело отвечал Ботев. - Я не совершил никакого преступления.

- Но ведь за что-то вас посадили!

Ботев рассмеялся:

- Превентивный арест. С той стороны границы за мной следят ревностнее, чем местная полиция. Русские агенты уверяли своих румынских коллег, что опаснейшие преступники ускользают от них лишь благодаря мне.

- Они имели в виду Нечаева?

- Флореску! Не так уж трудно было установить подлинное имя владельца этого паспорта.

- Но Флореску, которого мне показали в тюрьме, оказался Мелединым.

- Теперь он владеет паспортом Флореску.

- И его выдадут русской полиции вместо Нечаева?

- Зачем? Меледина освободили вместе со мной. Этот Флореску им не нужен. Он даже в Одессу съездит по этому паспорту, чтобы успокоить полицию.

- А Нечаев? - я тут же прикусил язык: правила конспирации не позволяли задавать лишние вопросы.

Но Ботев счел возможным ответить:

- Когда стало очевидно, что Нечаев обнаружен и румынская полиция намерена выдать его царским властям, мы выпустили на сцену нового Флореску.

- Его нетрудно было опознать.

- Однако вы этого не сделали.

- Едва не сделал, - признался я.

- Едва - не считается.

- Но ведь Нечаева все равно будут искать по всей Румынии.

- Думаю, он давно уже где-нибудь в Женеве или Цюрихе.

Так закончилось пребывание Нечаева в Румынии. Поэтому я поставлю здесь на Нечаеве точку. Хотя, не буду лгать даже в малости, однажды в одном из разговоров с Ботевым мне случилось вернуться к имени Нечаева. Но продолжу по порядку.

В течение нескольких дней, последовавших за нашей встречей, мне довелось видеть Ботева только мельком. Он снова погрузился в кипучую деятельность: кого-то разыскивал, с кем-то виделся, писал корреспонденции в "Независимость", встречался с воеводами распущенных чет, раздобывал книги, о которых кроме него никто в Бухаресте и слыхом не слыхивал. И лишь только я был Ботеву не нужен.

И вот в один из таких дней, встретив под вечер Ботева при выходе из типографии, я увязался проводить его до дому.

Ботев шагал размашистым шагом и разговаривал, вернее, отвечал на мои вопросы, но гораздо больше, я чувствовал это, был погружен в какие-то свои думы.

- Пришли, - сказал Ботев, останавливаясь перед узорчатой чугунной оградой.

Не столь большой, но удивительно соразмерный, с чистыми белыми стенами и синими куполами, храм стоял в ограде, и дальше, в глубине двора, белело еще несколько особняков. Весь архитектурный ансамбль напоминал богатую помещичью усадьбу, перенесенную сюда из средней полосы России.

- Резиденция митрополита Панарета Рашева, - Ботев указал на один из особняков. - Умный, дальновидный человек, один из руководителей "Добродетельной дружины". Слыхали о такой?