Екатерина Краснова - Не судьба

— Куда это?

— Сначала в Эмс, pour les poumons [33] для начала — фр. .

— Ну, а ещё?

— В Швейцарию, une cure de raisin. Доктор полагает, что это неизбежно, — смиренно прибавила больная.

— А ещё? — продолжал спрашивать Иван Владимирович.

— Ах, Боже мой, ничего! — заволновалась его жена.

Но Иван Владимирович ждал слова «Париж», а потому упорствовал.

— А ещё? — Подумай, Зинаида Сергеевна!

— Я и так совершенно énervée [34] изнервничалась — фр. , а ты всё пристаёшь… Я не понимаю, чего тебе! C'est à peine si je respire [35] Я едва дышу — фр. ; доктор даже говорит, что надо поторопиться, а то в Париже будет жарко совсем…

— Давно бы так! — прервал Иван Владимирович, вставая и потягиваясь.

Зинаида Сергеевна рассердилась.

— Вы сегодня невыносимы, Иван Владимирович! Приговор доктора вам известен: je me meurs, peut être! [36] может я умираю — фр. — и она поднесла платок к губам. — Эмс мне необходим…

— A Париж? — прервал неугомонный муж.

— В Париж я должна заехать. Ems exige des toilettes [37] Эмс требует туалета — фр. , а модистки здесь просто inabordables [38] недоступны — фр. ! Я берегу ваши деньги, — с достоинством прибавила Зинаида Сергеевна.

— И прекрасно, мой друг, береги! — вздохнул Иван Владимирович. — «Уж два лета сидела на месте, дольше не усидит. Ну, и чёрт с ней!» — подумал он про себя. — С кем же ты хочешь ехать?

— Я не могу ехать без девочек, я не расстанусь с ними! Это hors de question [39] здесь: это не обсуждается — фр. . Но я желала бы тоже немножко promener par le monde [40] посмотреть мир — фр. и Мишеля: он стал ужасно taciturne [41] неразговорчив — фр. ! — живо заговорила Зинаида Сергеевна.

— Всей компанией, значит? A меня одного оставите… Ну, что же, и прекрасно. Я постараюсь всё это устроить. Когда же ты хочешь выезжать?

— Я бы хотела в середине мая. Vous savez, les préparatifs… [42] Вы знаете, нужна подготовка — фр.

— Ну, да, ну, да! Я устрою. Деньги будут. Можешь успокоиться.

— Ах, ты меня успокоил! Отыщи мне Мишеля, мой друг, и, если он дома, пришли его ко мне. Я сейчас с ним переговорю. Слава Богу, что его можно будет развлечь: il devient inquiétant [43] он начинает тревожить — фр. !

Мишелю его участие в заграничной поездке было преподнесено не в виде предложения, а в виде ультиматума; и он, конечно, согласился. Что же ему было делать, как не согласиться, так как мамаша непременно этого хотела? Заграницу, так заграницу.

Решено было торопиться отъездом; но из Парижа писали, что там ещё очень холодно, и Зинаида Сергеевна не отважилась уехать в середине мая, как предполагала вначале. К тому же, у неё было хлопот «par dessus la tête» [44] «выше крыши» — фр. , и, в довершение бедствий, знакомые сообщали из Эмса, что больных там очень мало, и скука страшная. Но делать было нечего. В конце мая, она выехала из Петербурга с дочерьми и Мишелем, который выговорил себе право не заезжать в столицу мира, а прямо из Берлина отправиться в Эмс для приготовления помещения своей семье.

В каком-то безучастном и апатичном состоянии, Мишель вошёл в вагон вместе с матерью и сёстрами, рассеянно пожал руки провожавших знакомых и принял от них бонбоньерки, предназначенные для услаждения дам во время путешествия. Спокойно проводил он глазами удалявшуюся платформу, со всей её вознёй, толпой и суматохой.

Когда поезд тронулся, Лена перекрестилась, Зинаида Сергеевна замахала батистовым платком под самым носом жандарма, стоявшего на платформе, а Зина со слезами на глазах высунулась из вагона и начала посылать воздушные поцелуи отцу, невзирая на двух жантильных офицеров, которые приняли её нежности на свой счёт и усердно отвечали ей тем же.

Мишель смотрел в окно вагона на удаляющийся Петербург, и ему не было жалко оставлять его. Когда город совсем скрылся из глаз, Зина окончательно расплакалась и воскликнула с пафосом:

— Что это, как мне грустно! Точно я никогда-никогда больше не увижу папы и Петербурга! Это страшная вещь!..

— Никакой вещи нет; всё вздор, Зиночка! — отозвался Мишель спокойно. — Скоро и в Петербург вернёмся. Не хочешь ли, я твои конфеты достану или книжку?

И в его голосе было столько спокойной уверенности, что Зина тотчас развеселилась и согласилась на его любезное предложение, заметив, однако же, с опасением, не рано ли приниматься за конфеты? Ведь только что отъехали.

На станции в Луге, где все выходили обедать, Зинаида Сергеевна почувствовала себя уже столь иностранной, что с величайшим пренебрежением объявила: «Как в России дурно кормят!» И с этой минуты пришла в самое радужное настроение, с каждою секундой чувствуя себя всё ближе и ближе к Парижу. Она курила пахитоски, перелистывала французскую книжку и беспрестанно пересчитывала свои мешки и дорожные несессеры.

Часы проходили, поезд мчался. Зинаида Сергеевна устала и томно объявила, что в Германии очень дурно кормят. Даже перспектива Парижа не оживляла её бодрости, и Мишель привёз мать в Берлин до такой степени раскисшею, что её пришлось чуть не ложками собирать, чтобы усадить в карету. Впрочем, в Берлине она скоро оправилась и, подкрепившись титулом Generalin [45] генеральша — нем. и вываренной говядиной с черничным вареньем, которыми её угощали в отеле, вскоре совсем приготовилась ехать далее.

Однажды утром, в последних числах мая, Мишель усадил мать и сестёр в вагон и проводил в Париж, а сам вечером того же дня выехал чрез Франкфурт в Эмс. Он добрался туда рано утром, в подавленном, апатичном настроении, и без всякой энергии принялся отыскивать будущее помещение для своей семьи. Зинаида Сергеевна ни за что не хотела жить в отеле и поручила ему нанять непременно отдельную виллу. В отеле «Четырёх башен», где остановился Мишель, его, конечно, заверили, что посетителей бездна, и ни одной свободной виллы не найдёшь. Вечером, в том же отеле, когда он выразил удивление по поводу возвышенных цен на кушанья, ему объяснили, что ввиду немноголюдного сезона и недостатка посетителей, все отели принуждены повысить цены. Мишель понял, что в этом благословенном месте он толку не добьётся, и отправился блуждать по Эмсу, с твёрдым намерением исходить весь городок до мельчайшей подробности, как по левому, так равно и по правому берегу реки.

Наконец, после нескольких дней тщетного блуждания, поиски его увенчались успехом: он нашёл небольшой домик с хорошеньким садом, носивший трогательное название «Vergissmeinnicht-villa» [46] вилла «Незабудка» — нем. и стоявший недалеко от курзала, обстоятельство, которое должно было привести его мать в величайшее восхищение.

Вилла состояла из очень кокетливого домика с мезонином, с двумя балконами и крытой террасой. В саду были и розовые беседки, и амур с отбитым крылом, и красивая платановая аллея, и вазы с настурциями. В ожидании приезда своих, Мишель тотчас же поселился в новой квартире и зажил спокойно, проводя время в мирной зевоте и блуждании по парку или по садику своей виллы и мечтая о возвращении в Россию и о «ней». Спалось ему плохо, и потому в шесть часов утра он с удовольствием отправлялся наслаждаться музыкой, наравне с прочими обитателями Эмса; а так как ему ничего не нужно было пить, то он и ходил по парку медленным шагом, безо всякой цели, слушая оркестр и критически оглядывая немощных и здоровых больных.