Екатерина Краснова - Шарманщик

«Сын в пажеском корпусе и далеко, далеко не из последних… Милый Жорж! Муж — как шёлковый, даром что полный генерал. За дочерью ухаживает препорядочный молодой человек да ещё из министерства иностранных дел. Единственный сын — тоже немало значит. Как ни скуп старик, а „умрёт — всё сыну достанется“; вот только жаль — мать умерла: урождённая княжна была. Дорога? немножко эта дипломатическая карьера, но зато до чего она может довести! А вдруг когда-нибудь Верочка будет посланницей!? Чего доброго? И как приятно иметь зятя aux affaires étrangères! Правда, Ртищева прозвали étranger aux affaires — ну, так что ж такое — молодой человек! Ишь, ишь, как он за ней увивается!»

Так размышляла её превосходительство, Анна Сергеевна Ермолина, отдыхая на террасе своей дачи, в Павловске, и с умилением наблюдая за оживлённою сценою, происходившею на зелёной лужайке. Там играли в крокет: многие действительно увивались за многими, а в том числе и молодой человек из министерства иностранных дел увивался около дочери её превосходительства, Верочки.

Был он в самом деле преизящный молодой человек и носил pince-nez [1] пенсне — фр. только для виду, потому что обладал во всех отношениях прекрасными глазами. Его белокурые усики шли к нему просто необыкновенно — таково было мнение Верочки, за которою он увивался. Что до самой Верочки, то не даром мамаша говорила про неё: «Совершенный амур — вся в меня!» Хорошенькая, живая и грациозная, в самом идеальном дачном костюме, какой может быть создан из батиста и бретонских кружев, в воздушной шляпке, отягчённой полевыми цветами, распустившимися за витриной m-me Mathilde, на Невском, — она была неотразима.

Кроме неё было много хорошеньких девушек на лужайке, и крокет кипел оживлением. Особенно отличался юный питомец пажеского корпуса, любимец мамаши. Он ухаживал за самыми хорошенькими барышнями, а с их взрослыми кавалерами обращался с высоты своего шестнадцатилетнего величия, — строго и несправедливо. Впрочем, для молодого Ртищева, из министерства иностранных дел, он делал исключение, потому что считал его своим закадычным другом, и не даром: тот всегда предоставлял ему валяться вверх ногами на диванах своего кабинета и предлагал самые крепкие сигары как взрослому, когда он приходил к нему в гости, чтобы занять денег. А денег никогда не давал, — «у самого никогда нет», — говорил он. И Жорж охотно верил.

— Когда б мамаша знала!..

Хорошо было в Павловске, на даче её превосходительства. Его превосходительство был только слегка хозяином у себя дома и то только в те минуты, когда надо было разбранить кучера: на это генерал ещё годился. Теперь же он просто храпел в столовой, на том месте, где застала его рюмка послеобеденного ликёра; а его величественная супруга с трудом поддерживала своё достоинство в глубоком кресле, на террасе, и любовалась на резвую молодёжь, стараясь не засыпать.

Светлый петербургский вечер обливал весь сад мягким светом. Из цветников доносилось благоухание резеды и левкоев; в благовоспитанном газоне трещали неблаговоспитанные кузнечики, а в большой английской клумбе, около искусственной беседки, заплетённой диким виноградом, даже защёлкал соловей, не соображая, как это было неуместно. Его могло извинить только то, что в беседке он ясно различил влюблённую пару и нашёл необходимым примениться к обстоятельствам. Что же, если не соловьиное пение, идёт к нежному дуэту, который, очевидно, собирались исполнить дочка её превосходительства и молодой человек из министерства иностранных дел?

Они довольно долго пробыли в беседке, что не скрылось от проницательного взора любящей мамаши, возвышавшейся наподобие горы на террасе, под сенью холщовых маркиз и вьющихся ипомей. Когда же они вышли из беседки, красивые глаза молодого человека блестели ещё более обыкновенного, а в петлице его летней жакетки красовалась белая роза, которую перед тем все видели у корсажа Верочки. А сама Верочка раскраснелась до невозможности, постоянно опускала глазки и ещё похорошела. На её личике появилось новое, торжественное выражение, и соловей слышал, как она шепнула на пороге беседки:

— Сегодня же поговорите с мамашей…

Конечно, это относилось к будущему дипломату, и он немедленно направился к дому, соображая, с какой стороны будет удобнее взять приступом материнскую крепость. Но тут на террасе появилось новое лицо — выездной лакей её превосходительства, с подносом в руке.

— Что там такое?..

Лицо генеральши из благодушного мгновенно превратилось в брезгливое и кислое; она отличалась особенной брезгливостью относительно прислуги, и её выездной обыкновенно проходил трудную школу, прежде чем был выдрессирован настолько, что научался надевать шубу и тёплые калоши на тучные плечи и необъятные ноги барыни, не дотрагиваясь до её превосходительства.

— Депеша, ваше превосходительство.

— Давай.

Поднос приблизился в почтительной и поместительной длани выездного.

— Да это совсем не ко мне, любезный. Отнеси господину Ртищеву, Павлу Александровичу Рти-ще-ву.

«Что бы это значило?» — прибавила генеральша мысленно.

Увы! Это значило, что влюблённого немедленно требовали в Петербург «по делу, не терпящему отлагательств», извещая, что родитель его скоропостижно вернулся из-за границы; «остальное лично». Телеграмма была от поверенного старика Ртищева. Что значило это «остальное»? Когда бы он мог это подозревать, то, конечно, не так весело простился бы с предметом своей страсти, бедный молодой человек! Разговор с мамашей не состоялся, но «ce qui est remis, n'est pas perdu», — нежно шепнул он кому следовало и мимоходом успел даже поцеловать дрожащую ручку, которую впрочем и не думали у него отнимать.

— Я вернусь скоро-скоро… может быть завтра, ангел!

И с этим заявлением он поспешил на железную дорогу: до поезда оставалось всего каких-нибудь десять минут, но зато вокзал был в двух шагах.

С генеральской дачи было слышно, как засвистел паровоз, предупреждая Верочку, что увозит в Петербург её наречённого жениха, ибо нужно ли говорить, что насколько зависело от неё, он уехал женихом, а зависело от неё очень многое!.. Итак, паровоз успокоительно просвистел, давая знать, что вот, дескать, едем! Не беспокойтесь, доставим благополучно! И всё стихло.

Тогда Верочка глубоко вздохнула, провожая глазами дымок, заклубившийся над деревьями парка, потом немножко подумала и улыбнулась.

Ах, совсем-совсем напрасно!

Из окон просторной кухни, помещавшейся в подвальном этаже дома её превосходительства, на Конногвардейском бульваре, — виднелся мокрый тротуар, на котором отражались фонари. Деревья бульвара торчали унылыми пучками розог, простирая свои обнажённые ветки к тусклому октябрьскому небу, нависшему над Петербургом. Между небом и мостовой всё пространство заполнял не то серый туман, не то какая-то ужасная изморозь, сырая и пронизывающая до костей.