Екатерина Краснова - Шарманщик

Корней нагнулся чуть не к самому уху барина и произнёс таинственно:

— Барышня пропали: уж три часа, как нет. Убежали-с!

— Как? Куда убежала?

— Совсем ушли-с из родительского дому-с. В бегство изволили обратиться.

— А свадьба-то?

— Стало быть, уж и свадьбе теперича не бывать… Какая уж тут свадьба!?

К немалому удивлению Корнея, молодой барин вдруг разразился неудержимым хохотом, замахал руками и, задыхаясь от смеха, возопил в неистовом восторге:

— Поддедюлили мамашу! Уррра!

Затем он утих и, совершенно отрезвлённый радостной вестью, спросил:

— А она не спит?

— Мамаша-то? Какое тут спать! Уж сколько спирту вынюхали: в истериках лежат. Давеча горничная с горячими салфетками побежала.

Успокоенный таким образом, Жорж отправился наверх в мамашину спальную.

— Ах, Жорж, ах, Жорж! — закричала её превосходительство с кушетки, на которой предавалась негодованию в самом плачевном виде.

— Вы как будто чем-то расстроены, мамаша?

— Он ничего не знает! Бедное дитя! Она погубила себя и погубила всех нас, Жорж!

— Кто, мамаша?

— Сестра твоя, негодная эта девчонка! Боже мой, Боже мой, никогда мне не поднять головы после такого позора!

— И не поднимайте, потому что сами виноваты! Что вы к ней приставали как с ножом к горлу?

— Молчи, дерзкий мальчик!

— Замолчу, успокойтесь. И тоже убегу… очень скоро. А где папаша?

— Почём я знаю, где этот ужасный человек? Он, он со своей непростительной слабостью всему виной! Он, он…

«Эк куда хватила!» — подумал изумлённый Жорж и пошёл отыскивать отца.

Он сидел в кресле у своего письменного стола, подавленный событиями. Вид у него был такой жалкий, что Жоржу вдруг представилось, что сестра вовсе уж не так хорошо поступила, и что радоваться, может быть, неуместно.

— Вот так происшествие! — произнёс он совсем иным тоном.

— Да, мой друг, происшествие, — уныло отозвался генерал. — Я, впрочем, не стал бы очень винить бедную девочку, если бы только…

— Если бы что, папаша?

— Если бы она убежала с кем-нибудь другим, Жорж.

— Да, так она не одна?.. Ну, да, конечно! Так она с кем же? С Кривцовым?

— Кабы ещё с Кривцовым, куда ни шло. Всё-таки он в гвардии!

— Так не с Экземплярским же?

Жоржа начинало разбирать некоторое беспокойство. Экземплярский был его бывший репетитор, — семинарист, вздыхавший по Верочке.

— Ах, если бы с Экземплярским!

— Папаша, вы меня пугаете! С кем же, наконец? Я могу подумать, Бог знает, что: что она с приказчиком из магазина…

— Хуже, Жорж! Хуже!

— Ради Бога, скажите же, наконец! Я с ума сойду! С трубочистом, что ли?!

— С шарманщиком, мой милый! Кто бы мог этого ожидать? С шарманщиком, ты только подумай!

Жорж раскрыл было рот, но только свистнул.

— Представь себе, какой скандал! Бедная, бедная! И завтра весь Петербург об этом узнает. Нам просто никуда показаться нельзя будет!

— Чёрт знает, что такое!

— Я себя виню во всём; да, во всём… Бедная девочка была доведена до крайности, мне следовало вступиться.

— Положим, мамаша хоть святого выведет из терпения, но шарманщик!?. Согласитесь, папаша, что это слишком!

— Соглашаюсь, мой друг, соглашаюсь…

— Да вы совершенно уверены, что она… бежала? Вы её хорошо искали?

— Ещё бы! В десять часов мы её хватились… Она целый день была такая странная, и глазки заплаканы…

— Но почему же вы думаете, что она с шарманщиком?

— Все говорят, Жорж. Вся прислуга. Видели.

— Видели и не остановили?!

— То есть видела-то не прислуга, а какой-то мальчишка и, кажется, околоточный; а когда мы хватились…

— Да это ни на что не похоже! Надо хорошенько узнать, расспросить! Я бегу!

И Жорж устремился вниз в швейцарскую.

Там собралась вся домашняя прислуга, и кроме того, тут же находились околоточный, дворник и мальчишка из мелочной лавки, вокруг которого все столпились, заинтересованные его повествованием. При появлении молодого барина он замолчал.

— Корней, ты видел, как барышня… вышла? Ты, что ли, её выпускал?

— Я-с, Юрий Петрович. Около девяти часов этак вышла, одемши в пальте, и с саквояжем.

— Так ты что же её не остановил?

— Да смею ли я, барин? И как же мне их теперича останавливать? Ещё кабы я знал… Ну точно, что мне удивительно, зачем они и с саквояжем; однако же опять…

— Хорошо, хорошо. Ты говоришь в девять часов…

— В десятом часу мы их хватились, — вмешалась молодая горничная. — Пошла это я к ним в бадувар доложить, что чай подан, а их уж и след простыл.

— Кого, их? Что ты выдумываешь?

— Обнаковенно Веры Петровны. Гляжу: все комоды и ящики переворочены, я туды-сюды — ищу, зову, так меня вдруг и осенило! Бегу это я к Корнею Васильевичу…

— Хорошо, хорошо… Дело не в этом. Да что вы это все здесь стоите? Убирайтесь вон! — вдруг огрызнулся барин. — Мне нужно одного Корнея! Ты почему же думаешь, что барышня… не одна? А?

— Осмелюсь доложить, барин, — выступил городовой, — как вся прислуга в полном согласии насчёт того, что у здешнего дома постоянно шарманщики прохаживались, и барышня деньги ежедневно им кидали, и с другой стороны, мальчишка из лавки напротив; опять же и эту вещь у самого дома я нашёл на трохтуаре.

— Что ты городишь? Какой мальчишка? Какая вещь?

Тут прислуга расступилась, и Жорж увидел, во-первых, курносого мальчишку в вихрах и в белом переднике, а во-вторых — шарманку.

— Очень оно подозрительно выходит, — продолжал городовой уже совершенно уверенно. — Да и не то что, а прямо мальчишку извольте допросить: он всё должен знать.

— Что такое он должен знать?

— Барышню видел, и шырманщика видел; — сели в карету и поехали! — бойко и задорно объявил мальчишка.

— Что ты врёшь, дурак?

— А дурак, так я и домой пойду.

— Говори толком, болван! Вот тебе целковый! Ну, что ты видел?

— Что видел? Да то, что вышла барышня, села с шырманщиком в карету и поехали. А шырманку на трохтуаре оставили, — прибавил мальчишка, ухмыляясь.

— Рассказывай всё, по порядку! Как? Когда? Да смотри, не ври!

— Нечего и рассказывать. Вертелся он тут под вечер…

— Кто, он?

— Известно, шырманщик. Вертелся, вертелся, заиграл. Барышня окошко отворила и платком замахала. Сейчас он побежал…

— Да ты как это видел?

— Известно, как: из лавки. Против вас. Барышню тоже не со вчерашнего дня знаю. Побежал это шырманщик, а я гляжу, что будет. Вижу, подъехала карета, на углу вот противу погреба остановилась. Карета стала; он и выходит. А немного погодя и барышня вышла. Встретились на трохтуаре, говорить стали, она платочком утирается, а он её за ручку и повёл. Сели в карету и уехали. Вот и городовой видел.

— Точно, что видел. По привычке даже и номер у неё, у кареты, записал. Номер две тысячи сто семьдесят второй.