Екатерина Краснова - Не судьба

Она подумала, что ему как и ей тяжело было смотреть на эту толпу у рулетки. Они вышли из главного зала, прошли первую игорную комнату, спустились с лестницы и очутились в саду. Несмотря на сирокко, Сонечка почувствовала необыкновенное облегчение, выйдя на воздух. Она взглянула на бледное небо, на свежую зелень газона, на блестящую струю фонтана, бьющего среди лужайки в саду, и в одну минуту почувствовала, как возвращается в её сердце счастье её светлой жизни, её любовь к этой жизни, сладкие надежды и блаженная перспектива будущего.

«Хорошо жить, — чувствовалось ей. — Какая счастливая! — и она взглянула на Мишеля весело и ласково. — Вы видите, как я счастлива: надеюсь, что и вам хорошо!» — говорили её глаза.

Он их не понял; он посмотрел на неё с беззаветным, фанатическим обожанием. Они шли по аллее невысоких деревьев, шли тихо, и никого не было около них. Аллея была пуста. Они дошли до скамейки.

— Сядем, — сказала она, и голос её прозвучал так мягко и нежно; прежде она так не говорила, её голос был резче.

Она села, а он остановился перед скамейкой и собирался говорить, сказать ей «всё». Он только ждал, когда сердце его перестанет так страшно биться, когда ему можно будет говорить, не задыхаясь.

«Не сказать ли ему?» — подумала она вдруг.

Она сорвала травку у скамейки и тихонько кусала её кончиком зубов.

«Он так расположен ко мне! Он будет рад… Нет, после. Теперь не хочу. Пусть всё остаётся в моём сердце, на самом дне… Это моё, моё — только моё!»

И она сладко задумалась, разглядывая золотистый песок дорожки и покусывая свою травку.

— Мне хочется сказать вам… — сказал Мишель вдруг взволнованным голосом и остановился.

Она быстро подняла голову и взглянула на него оживлённо и радостно.

— Вы влюблены? Это вы хотите сказать, да? — сказала она и вся вспыхнула ярким румянцем, а глаза её потемнели и загорелись.

— Да, да… и вы знаете это… О, Боже мой, наконец, я дожил до этой минуты… Вы знаете, я это вижу, а то бы я никогда не решился сам сказать… Неужели это может быть, неужели вы, в самом деле, рады? И вы также… Вы меня любите? — заговорил он, совершенно не помня себя.

Он сел около неё, дрожащей рукой схватился за спинку скамейки, и ему показалось, что всё затрепетало и закружилось, небо, земля, деревья; перед его глазами всё неслось, всё уходило, исчезало — осталось только её лицо, её милое, бесконечно-прекрасное лицо. И он увидел, как на этом лице вдруг потухла улыбка; как перестали сиять эти тёмные глаза и подёрнулись голубой тенью; румянец пропал, брови сдвинулись; он увидел сначала испуганное, потом скорбное выражение… Потом всё исчезло: она закрыла лицо руками, и он очнулся.

Не понимая, что с ней, он мгновенно почувствовал, что случилось что-то ужасное. Всё молчало, кроме его сердца: оно страшно билось.

— Я надеялась, что вы не меня любите! — сказала она, отнимая руки от лица.

Он увидел, что она была очень бледна.

— Вы надеялись?..

— Да, я надеялась. Я очень… — она запнулась, — расположена к вам. Я желала бы, чтобы вы были счастливы…

«Как я», — хотела она прибавить, но что-то удержало её, и она остановилась.

— Но вы не любите меня? Ведь вы меня не любите — я так понял?

И слабая надежда вспыхнула в его сердце.

— Нет, не люблю; и никогда-никогда не могу любить, — сказала она резко, с жестокой определённостью старательно выговаривая слова. — Никогда! Никогда!

Она быстро взглянула на него и замерла на месте. Никогда она не видывала такого лица и никогда не забыла потом того, что увидела. Он смотрел на неё так, как смотрит безумно-любящий человек на мёртвое лицо своего сокровища, перед тем, как его навеки закроют гробовою крышкой. Он был страшен; но он заметил, какое испуганное страдание выразилось на её лице, он увидел, что испугал её.

— Уйдите… — проговорил он с усилием. — Прощайте!

Голос его прервался, дыхание спёрлось в груди, он весь задрожал и упал на колени, на песок. Она бросилась к нему; но он отстранил её и припал лицом к земле. Она не могла выдержать дольше, и слёзы заструились по её лицу.

«Как он меня любил! — подумалось ей отчего-то в прошедшем. — Бедный, как мне его жаль! Как он меня любил!..»

Он не переменял положения. Она тихо пошла по дорожке, прочь от него, и, дойдя до самого отдалённого угла в саду, уселась в какой-то беседке и предалась слезам.

Через час её нашёл здесь Пётр Александрович, бледную, но спокойную, и, заметив, что с ней что-то неладно, с тревогою осведомился, в чём дело. Она отвечала, что от сирокко у неё разболелась голова, а рулетка произвела на неё тяжёлое впечатление.

— Экие вы все нежные! — с неудовольствием перебил Пётр Александрович. — Вот и Михаил Иванович: «Не выношу, — говорит, — сирокко!» И уж в Веве уехал. А ещё военный!.. А твой этот — как его? — бельгиец-то, всё проиграл, жена чуть не прибила. Тоже голова болит, охает. Говорил я, что дрянь этот Саксон. Поедем-ка домой.

Она рада была уехать. Обратное путешествие совершилось далеко не так весело как утреннее, и большая часть общества вернулась домой не в духе. Но Сонечку ожидала большая радость — письмо от Щербинина. Он писал Петру Александровичу, что через две недели будет с ними.

За всё время обеда Сонечка улыбалась и ничего не могла есть. Через две недели он приедет — это сознание заслонило перед нею все остальные мысли и соображения, все впечатления дня. В её сердце не было места ни для чего, кроме радости. Счастливая любовь сияла в её сердце и освещала её лицо. Она чувствовала кипучее, необузданное восхищение; в её глазах был восторг, который могли принять на свой счёт те, на кого она смотрела, но с таким же правом как и небо, и озеро, и деревья, которые она окидывала своим радостным взглядом.

После обеда Сонечка пошла удить рыбу, для чего уселась под деревьями, на низенькой каменной стенке, отделявшей сад пансиона от озера. Голландский капитан состоял при ней и любезно развлекал её разговорами. Она слушала его рассказы, и лицо её выражало оживление и ласковость, потому что она думала не о нём. Но он, к счастью для себя, не подозревал, где были её мысли, и приписывал её сияющий вид влиянию своих интересных повествований. Конечно, приятно думать, что такая хорошенькая девушка живо интересуется вашими похождениями, и потому голландец с особым удовольствием перешёл к описанию одного из самых эффектных, по его мнению, эпизодов своего путешествия в Нижний Судан. Его не смущало то обстоятельство, что собеседница всё молчала и только по временам кивала головой, в знак того, что слушает. Она часто улыбалась и совсем забыла о своей удочке. Глаза её не отрывались от грандиозной картины озера и его берегов.

Солнце садилось, и закат был великолепный, несмотря на то, что воздух не отличался прозрачностью, и туманная мгла сгустилась в стороне Женевы. Слева осветилась заходящим солнцем вершина Dent-du-Midi, гордо возвышавшая свою сияющую голову над морем белой дымки, наполнявшей ронскую долину. Прямо напротив заалелись угрюмые склоны савойских Альп. Белые домики прибрежных селений засверкали своими окошками, косые паруса мелких судов вспыхнул ярким заревом, и будто алые крылья вырезались там и сям среди мглы, стоявшей над озером.