Екатерина Краснова - Не судьба

— Нельзя было: мне его баронесса сама подвела.

Дальше Мишель не слушал. Он поспешно отправился искать Елену Владимировну и нашёл её очень скоро: она сидела недалеко от оркестра в зале и кушала мороженое с блюдечка, которое держал перед нею огромный кирасир, пока другой кирасир, поменьше, обмахивал её веером. Всем троим было очень весело, и они чему-то смеялись.

Мишель сразу приступил к делу:

— Ma tante [7] тётушка — фр. , поскорее представьте меня одной барышне! Вы её наверное знаете… Скорее, пока она не ушла… Пойдёмте!

— Ты что? Влюбился? Paul! Подержите мороженое. Сейчас, пойдём… Давайте веер, Друцкой. Иду, Мишель, иду! Где? — заторопилась она, опираясь на его руку.

Мишель привёл её прямо в голубую гостиную; но там уже никого не было.

Они вернулись в бальный зал и — о, радость! Мишель увидел её почти тотчас же: при ярком освещении её кровавый корсаж издали бросался в глаза. Она вальсировала с высоким гусаром, и оба составляли такую яркую, красивую группу, что Мишелю нетрудно было указать Елене Владимировне предмет своих поисков. Он с трепетом осведомился, знает ли она эту особу?

— Ах, Боже мой, конечно знаю! Прехорошенькая, особенно teint [8] цвет лица — фр. — совершенный перламутр… У тебя отличный вкус! — весело сказала баронесса, направляясь к тому месту, где остановилась после вальса требуемая девица.

Прежде, чем он успел опомниться, тётушка уже подвела его к ней и, улыбаясь, проговорила:

— Позвольте вам представить моего племянника. Monsieur Загребский — mademoiselle Муранова. Ему страшно хочется танцевать с вами!

Бедный Мишель! Какое неприятное изумление отразилось в странных серых глазах, строго устремлённых на него. Она, очевидно, сразу узнала того несносного офицера, который так дерзко рассматривал её в голубой гостиной. Величавое пренебрежение выразилось во всей её фигуре, и тонкие брови высоко поднялись. Однако, должно быть, она вспомнила, что его опять-таки подвела «сама баронесса», и решилась слегка улыбнуться, наклоняя голову в ответ на его поклон. Но он так смиренно пригласил её на кадриль, что улыбка совсем расцвела на её лице, и в глазах забегало множество лукавых огоньков. Уже совершенно милостиво она уведомила его, что приглашена на все кадрили.

— В таком случае, позвольте вас просить на мазурку.

— Мазурку я обещала неделю тому назад, — отвечала она, очевидно, чувствуя большое удовольствие, что могла это сообщить.

Мишель чувствовал её капризное наслаждение и в первый раз в жизни не находил, что кокетство и каприз в женщине — пренеприятные учреждения, которым противно подчиняться. И в душе его в первый раз не поднялся протест против этой непрошеной власти.

Он сначала оторопел, но вдруг ему пришла счастливая мысль.

— Для первого знакомства, танцуйте со мною следующую кадриль, — предложил он решительно, — а Калиновскому мы скажем, что я вас прежде пригласил.

— Калиновскому? А вы почему знаете, что я танцую с Калиновским? Ах, да! Вы слышали…

Она вспомнила голубую гостиную, рассмеялась и согласилась.

Всё обошлось благополучно. Молодая девушка была очень весела и с самого начала кадрили озадачила своего кавалера, спросив, с какой стати он вообразил, что ей с ним приятнее танцевать, чем с Калиновским?

— Вы сами доказали это, согласившись танцевать со мною, — храбро отвечал Мишель.

— Нисколько не доказала. Я танцую с вами, чтобы сделать удовольствие вашей тётушке, которую очень люблю.

— Да? Так это вы для тётушки…

— Конечно, для неё. А скажите, что это у вас за манера рассматривать незнакомых людей?

— У меня вовсе нет этой манеры…

— Нет? Так это значит исключение в мою пользу? Merci. Ну, если бы вы не были племянником вашей милой тётушки…

— Опять тётушка! Забудьте тётушку и моё глупое поведение, ради Бога. Я не имел ни малейшего намерения быть дерзким, но я так был поражён…

Мишель подумал, как бы это выразить, чем именно он поразился, и неожиданно вдруг соврал:

— Вашей причёской! — и поспешил взглянуть на её голову.

И взглянул недаром: действительно, оказалось что-то необыкновенное в убранстве этих вьющихся пепельных волос, украшенных ветками белых цветов.

— Так вас поразила моя причёска… — проговорила молодая особа и так наивно и серьёзно посмотрела на него вдруг широко раскрывшимися серыми глазами, что Мишель счёл необходимым оправдаться.

— Честное слово, у вас совершенно необыкновенная причёска! — заверил он. — Волосы так оригинально расположены, что я поневоле остановился и долго вспоминал, где я это видел?

— Где же? Вспомнили? — спросила она серьёзно, рассматривая своего vis à vis сквозь резьбу костяного веера.

— Вспомнил. На одной медали, изображающей Французскую Республику.

— У меня куафюра как у республики?

— И да, и нет: республику, видите ли, всегда изображают в фригийской шапке — волосы почти закрыты. А у вас именно волосы образуют что-то похожее на bonnet phrygien [9] фригийский колпак — фр. . Да, совершенно! — говорил Мишель, очень серьёзно оглядывая свою собеседницу.

Кадриль кончилась; Мишель отвёл свою даму к отцу и удостоился чести быть ему представленным. Во весь следующий вечер он протанцевал несколько вальсов со своей новой знакомой, а остальное время простоял за её стулом. Его нескрываемое внимание, по-видимому, немало забавляло молодую девушку, и время прошло незаметно для обоих до самого ужина, за которым Мишель познакомился с «её тётушкой».

Эта тётка оказалась сильно перезрелою девицей, направлявшей все свои силы к тому, чтобы казаться молодою дамой; об этом свидетельствовали её томные, несколько искусственные очи, дорогие, шелковистые локоны, обильные ветки разноцветных роз, рассеянные по её особе, и чрезмерно-открытый корсаж бального платья. Она кокетливо повернула к Мишелю своё смятое, напудренное лицо и, сжимая слишком красные губы, протяжно выразила ему своё удовольствие, по случаю знакомства с «интересным молодым человеком, про которого она столько уже слышала»…

«А ну, как и в самом деле слышала, чёрт бы её побрал!» — подумал Мишель с ужасом и беспокойно оглянулся на племянницу, соображая, как много нежелательного они могли про него слышать. Но тётка, вероятно, соврала: уж если бы слышали, то с ним, пожалуй, и разговаривать бы не стали; ведь недаром же Зинаида Сергеевна называла его «un compromettant»…

Мишель взглянул ещё на старую девицу и положительно решил, что она ничего о нём не слыхала.

Ужин прошёл превесело. После ужина снова начались танцы, но Мурановы уехали. Мишель имел удовольствие посадить их в карету и остался на морозе в смутном, восторженном настроении, какого никогда не испытывал прежде. Он сам хорошенько не понимал, что именно он чувствует; ясно было только одно, что спать он теперь не мог, и надо было куда-нибудь отнести своё небывалое настроение, кому-нибудь рассказать, рассказать хоть самому себе…