Николай Каронин-Петропавловский - Снизу вверх

Черезъ день онъ уже былъ въ тюрьмѣ. Слѣдствіе тянулось нѣсколько мѣсяцевъ. Михайло велъ себя глупо. Онъ то старался выпутаться и вралъ, то упадалъ духомъ и молчалъ. Впрочемъ, слѣдователь не слишкомъ приставалъ къ нему, мало интересуясь деревенскимъ парнемъ изъ какой-то Ямы, потому что въ концѣ слѣдствія дѣло раздулось въ скандальнѣйшій процессъ. Неизвѣстный деревенскій парень изъ неизвѣстной Ямы сдѣлался предлогомъ къ открытію множества дѣлъ, такъ что самъ онъ, вмѣстѣ съ Луковымъ, совершенно потерялся, никѣмъ не замѣченный.

Когда начался судъ, то передъ глазами публики прошло тысячное повтореніе одного и того же позорнаго зрѣлища… Обвиняемыхъ было только двое: Михайло и Луковъ. Жаловался на нихъ, какъ потерпѣвшая сторона, только одинъ человѣкъ — Иванъ Мартыновъ. Обвиняли ихъ въ томъ, что, преднамѣренно сговорившись между собой, они отправились къ Ивану Мартынову, торговавшему мясомъ, и условились съ симъ послѣднимъ о доставкѣ въ его мясную лавку разновременно ста штукъ рогатаго скота по пятнадцати рублей за голову, но когда Мартыновъ выдалъ задатокъ въ количествѣ пятисотъ руб., то они скрылись, доставивъ ему лишь пять головъ, причемъ, по изслѣдованіи, оказалось, что доставленный скотъ былъ зараженъ чумою. Вотъ и все дѣло. Никто бы и не подумалъ имъ интересоваться въ этомъ простомъ видѣ, но поражало то обстоятельство, что всѣ эти три лица обнаруживали необычайное легкомысліе, очевидно, ослѣпленныя возможностью скорой наживы и, повидимому, совершенно лишенныя способности разсуждать о послѣдствіяхъ. Михайло безъ всякаго разсужденія положилъ въ карманъ «сотню»; Луковъ съ такимъ же легкомысліемъ, не скрывъ даже слѣдовъ, положилъ въ карманъ «четыреста», а мясникъ Мартыновъ, съ еще большимъ безсмысліемъ, выпустилъ изъ кармана «пятьсотъ», одураченный представленіемъ головъ скота, который онъ воображалъ получить даромъ. Первые двое ни минуты не задумались надъ мыслію объ острогѣ, послѣдній не сомнѣвался въ обогащеніи. У всѣхъ троихъ, очевидно, было одно неудержимое, слѣпое побужденіе — «взять», «получить». Эта черта оказалась у нихъ общая съ остальными дѣйствующими лицами процесса, явившимися въ качествѣ свидѣтелей или совершенно постороннихъ.

Въ этихъ «свидѣтеляхъ» и заключался весь скандальный интересъ. Публика съ изумленіемъ видѣла, что ничтожное дѣло о мошенничествѣ расплывается въ ширь, захватывая, повидимому, совершенно непричастныхъ дѣлу лицъ. На мѣсто ничтожныхъ Михайлы Лунина и Василья Лукова постепенно появлялись городскіе мясники, какіе-то четыре купца, три ветеринара, полиція. Такъ накопилось много дряни въ обществѣ, что достаточно было ничтожнаго случая, чтобы она потекла… Обыкновенно во всѣхъ новѣйшихъ дѣлахъ этого рода всего больше одно удивляетъ: не знаешь, кто жаднѣе и подлѣе, — обвиняемые или свидѣтели. На судѣ выяснилось, что всѣ промышленники скотомъ сбываютъ чумной скотъ въ лавки. Это разболталъ Луковъ, разболталъ откровенно, съ обычною сонливостью и тупоуміемъ. Началось съ того, что его спросили, зачѣмъ онъ доставилъ Мартынову полудохлый скотъ? Онъ отвѣчалъ: «У Мартынова завсегда мясо дохлое». — «А у другихъ мясниковъ?» — спросили его. — «И у другихъ», — отвѣчалъ онъ. Потомъ онъ съ длиннѣйшими подробностями разсказалъ обо всѣхъ мясникахъ въ городѣ. Вышло гадко ужасно. «А что же, скототорговцы смотрятъ?» — спросили Лукова. — «И скототорговцы своей пользы не упущаютъ». Снова подробности. Дѣло коснулось ветеринаровъ. «Что же смотрятъ ветеринары?» — спросили Лукова. — «Ихъ благодарятъ», — отвѣчалъ онъ и развилъ эту мысль. — «А полиція?» — «Въ этомъ разѣ съ полиціей жить хорошо», — сказалъ Луковъ и распространился подробно, причемъ передъ глазами публики моментально прошло нѣсколько невѣроятно наглыхъ лицъ.

Граница между обвиняемыми и свидѣтелями окончательно терялась. Ихъ связывало кровное родство. Разница была лишь въ положеніи: одни попались, а другіе нѣтъ. Но какъ обвиняемые, такъ и свидѣтели одинаково изумляли тупою, безразсчетною жадностью, не разсуждающею дальше настоящей минуты. Еслибы судъ захотѣлъ, передъ глазами публики прошла бы еще масса хищнаго народа, и всѣ они были бы связаны родствомъ. У нихъ отпала охота правильно работать, правильно жить и наживаться, даже взяточниковъ нѣтъ больше. Взятка была вродѣ какъ бы постояннаго налога, между тѣмъ, нынѣшніе обвиняемые и свидѣтели дѣлаютъ дѣла «сразу», думая только о текущей минутѣ. Всѣ они какъ будто живутъ временною жизнью, среди временной стоянки, причемъ всякій какъ будто разсуждаетъ, подобно Лукову: «Свое получилъ?* — „Получилъ!“ — „Положилъ въ карманъ?“ — „Положилъ!“ — „Больше чего же тебѣ?“

Изъ-за этого ряда свидѣтелей подсудимыхъ Лукова и Михайлы не было видно. Никто не интересовался, чѣмъ кончится ихъ дѣло. Луковъ показался всѣмъ жалкимъ, что и было вѣрно, ибо онъ снова сдѣлался тѣмъ же несчастливцемъ, котораго выперли изъ деревни. Когда процессъ приблизился въ концу, онъ съежился, какъ пойманная кошка, а когда присяжнымъ вручили вопросы, онъ заплакалъ, какъ то по-бабьи всхлипывая.

Совершенно иначе держался Михайло. Во все время суда онъ сидѣлъ съ широко раскрытыми глазами, какъ человѣкъ, который ничего не понимаетъ. Онъ не болталъ, подобно Лукову, и не плакалъ. На него, кажется, просто напало безчувствіе. Въ душѣ его зіяла положительная пустота. Когда его спросили, зачѣмъ онъ присвоилъ деньги Мартынова, то онъ отвѣчалъ:

— Денегъ у меня не было.

— Но развѣ ты не зналъ, что чужія деньги берешь?

Молчаніе.

— Зачѣмъ ты ушелъ изъ деревни?

— Ничего у меня не было тамъ.

— А зачѣмъ въ городъ пришелъ?

— Чтобы денегъ получить.

Деньги — съ начала до конца.

На предложеніе сказать что-нибудь въ свое оправданіе, онъ повторилъ, что „ничего не имѣетъ въ своей жизни, оттого и получилъ съ Мартынова“.

И замолчалъ.

Лукова осудили, но Михайло былъ оправданъ. Присяжные сжалились надъ нимъ. Ихъ поразили его слова, что «онъ ничего не имѣетъ въ своей жизни». Они увидали передъ собою голаго человѣка. Но Михайло былъ голъ и внутри. Правда, совѣсть, руководящія чувства и мысли, ничего онъ не взялъ изъ деревни, гдѣ живутъ же чѣмъ-нибудь люди… У него вмѣсто всего были деньги. Въ нихъ заключалось для него все — цѣль, причина, побужденіе жить. Для того онъ и пришелъ въ городъ.

Это чувство жизненной пустоты владѣло имъ во все время процесса, оно же нахлынуло на него и тогда, когда послѣ суда его выпустили изъ тюрьмы на улицу. Онъ остановился посреди городской улицы и пощупалъ свой карманъ. Въ немъ, разумѣется, не было ни гроша. Осязательно убѣдившись въ томъ, онъ сразу упалъ духомъ, потому что на самомъ дѣлѣ, вмѣсто души, у него висѣлъ карманъ, и этотъ карманъ теперь былъ пустъ.