Николай Каронин-Петропавловский - Снизу вверх

— Это какой идолъ? — спросилъ Михайло.

— Да хозяинъ нашъ, Пузыревъ. Я у него все одно, какъ домашній. Теперь онъ на меня озлился и я вотъ воду таскаю.

— Сколько же получаешь?

— Всяко. У насъ съ нимъ безъ ряды, — говорю тебѣ, я у него какъ домашній… Оно бы ничего и въ водовозахъ, да кормитъ, жидъ, по-свиному, чисто какъ мы животныя какія безчестныя… Оно и это ничего бы, да безпокоитъ.

Говоря этой водовозъ лѣниво повернулся на другой бокъ, лицомъ къ Михайлѣ, и сталъ ковырять пальцемъ песокъ. О водѣ онъ, повидимому, забылъ и радъ былъ случаю высказать свои размышленія.

— А было счастье и у меня, — продолжалъ онъ, не дожидаясь возраженій со стороны Михайлы, — само пришло, и держалъ я его вотъ этими самыми руками, да дуракъ я, не умѣлъ опредѣлить его въ дѣло… Случились разъ у меня деньги, какъ я ихъ получилъ — незачѣмъ это разсказывать, только вѣрно — получилъ и въ карманъ положилъ, да толку-то не вышло. Кабы тогда путемъ разсудить, такъ былъ бы человѣкъ, а то теперь свинья свиньей, все равно, какъ оселъ какой живешь безпокойно. Если бы тогда я не зашелъ отъ глупости въ трактиръ, да не сталъ бы по головамъ бутылками ѣздить, то ужь теперь бы я вонъ куды поднялся, теперь бы у меня, можетъ, домъ каменный былъ — вотъ бы куды я хватилъ! Нынѣ же вотъ какъ свинья, безъ жалованья, ѣмъ грязь, сплю въ грязи, отдыху мало. А потому, что дуракъ…

— Какъ же это ты выпустилъ деньги? — равнодушно спросилъ Михайло.

— Какъ выпустилъ? Выпустилъ даже очень просто, все одно, какъ пухъ изъ перины, самъ даже почесть не понимаю, какъ, куда, зачѣмъ… Какъ только, видишь-ли, получилъ я эдакую кучу денегъ и сталъ, братецъ ты мой, самъ не свой! Замѣсто того, чтобы радоваться тихимъ манеромъ, а я самъ не свой сдѣлался, робость на меня напала или какъ бы затменіе… Сижу я у себя на квартирѣ, щупаю карманъ и не знаю, куда мнѣ дѣваться съ ними. Денегъ сразу много пришло, а я не знаю, дуракъ, что съ ними дѣлать, куда дѣвать, съ чего начать… Хоть убей — не понимаю! Сижу я эдакъ дома и, напримѣръ, не понимаю. И потомъ вышелъ на дворъ — тоже ничего не понимаю. Пошелъ ходить по улицамъ, а самъ чую, что я какъ оглашенный какой. Прежде, бывало, получишь копѣйку и напередъ знаешь, куда ее опредѣлить. А тутъ въ карманѣ лежитъ куча, а дѣвать ее некуда. Понимаешь, некуда мнѣ ее дѣвать, ни къ чему мнѣ она, ничего не знаю я, въ какой оборотъ ее пустить… Ходилъ-ходилъ я по улицамъ въ эдакомъ непониманіи и зашелъ въ лавку. Не то, чтобы требовалось вещь какую купить, а такъ, чтобы купить хоть для первоначалу что-нибудь. Увидѣлъ въ лавкѣ шапки и купилъ… даже двѣ цѣлыхъ — одну бобровую, другую баранью, а зачѣмъ — не знаю. Почему двадцать цѣлковыхъ у меня вылетѣло — не понимаю… Вышелъ я опять на улицу, старую шапченку засунулъ въ карманъ, бобровую надѣлъ на голову, а баранью держу въ рукахъ и опять думаю, куды бы мнѣ еще деньги опредѣлить? Увидалъ я тутъ трактиръ и обрадовался; дай, думаю, во всю свою жизнь въ первый разъ попью, покушаю, какъ прочіе хорошіе люди. Зашелъ. Трактиръ чистый, половые какъ господа, а я сѣлъ за столъ и смотрю твердо, потому что съ деньгами съ какою хошь рожей поглянешься. Приказалъ я принести порцію котлетовъ, а пока чай. Попилъ чаю, сахаръ весь съѣлъ, и принесли мнѣ порцію. Съѣлъ я ее мигомъ — мало, подавай еще! Подали еще — мало! Принесли третью порцію и тогда я насытился. Послѣ того велѣлъ принести пива цѣлую дюжину бутылокъ и пью. Сижу я за бутылками, словно за заборомъ какимъ, и посматриваю на всѣхъ хладнокровно… Но одинъ половой, вижу, все что-то хихикаетъ про себя; какъ взглянетъ на меня, такъ и захихикаетъ. А въ головѣ у меня ужь шумъ пошелъ. Осердился я гнѣвно на этого подлеца и кричу ему: «Ты что, противная образина, насмѣхаешься надо мной?» Онъ смѣется, а я давай его честить… Поднялъ такой шумъ, что и Боже упаси! Всѣ посѣтители оборотились ко мнѣ; А я все ругаюсь. Половой подходитъ ко мнѣ и такъ вѣжливо говоритъ: «Вы, говоритъ, господинъ, пришли въ хорошее мѣсто, такъ не извольте вести себя какъ свинья, а не то я пошлю за полиціей»… Ну, тутъ я ужь совсѣмъ пошелъ въ рукопашную, схватилъ бутылку съ пивомъ и пустилъ ему въ голову… Шумъ, свистъ, полиція!… Стали меня приступомъ брать, а я стою, держу въ рукахъ по бутылкѣ, да пивомъ-то ихъ по всѣмъ частямъ… Однако, положили меня, и тутъ ужь я не помню, что мнѣ говорили, а, должно быть, ничего не говорили, а били только. Опамятовался я ужь только на другое утро въ кутузкѣ. Первымъ дѣломъ — хвать въ карманъ, а денегъ ужь нѣтъ! Вотъ когда я въ себя пришелъ и вотъ тутъ только понялъ, какъ глупо все набезобразилъ… Мнѣ хоть бы деньги-то женѣ отдать, а я вонъ куды!… Жалко мнѣ стало денегъ. Голова болитъ, лежу весь больной, въ горлѣ пересохло, пить такъ хочется, а тутъ меня скоро вытолкали на улицу, и сталъ я опять такая же бѣдная свинья, какъ словно у меня и денегъ никогда не было! Я заплакалъ…

— Всѣ деньги дочиста пропали? — спросилъ Михайло.

— Всѣ. Должно быть, половой-то этотъ и вытащилъ, какъ меня повалили… Да, конечно, самъ виноватъ!

— Видно, мысли-то у тебя никакой не было, — задумчиво замѣтилъ Михайло.

— Это ты вѣрно. Окромя развѣ вотъ этихъ шапокъ… а то больше и мыслей у меня не было… да и шапокъ-то не отыскалось!

— И шапки пропали?

— Пропали. Кабы знать, такъ хоть бы шапки-то отнести домой… А то вотъ теперь вози воду… Эхъ, ты, вислоухій, что пригорюнился? — закричалъ вдругъ дѣловымъ тономъ водовозъ, обращаясь къ покорно стоявшей въ водѣ лошади, и принялся наливать бочку.

— Какъ же теперь… живешь? — полюбопытствовалъ Михайло.

— Плохо… Пузыревъ, идолъ-то мой, разжаловалъ вишь меня. Я у него кучеромъ былъ, чуть даже въ прикащики къ нему не попалъ, да онъ вотъ взялъ, да и свергнулъ меня въ водовозы…

— За что же?

— За все. Онъ что хочетъ, то и дѣлаетъ со мной. Да, надо какъ ни то упросить его, чтобы получше мѣстечко далъ… скучно воду-то возить.

— Ты что же сидишь… развѣ не побранитъ хозяинъ? — спросилъ Михайло.

— Ничего, лѣшій съ нимъ! Нельзя ужь и отдохнуть? Наплевать! — говорилъ лѣниво водовозъ.

Онъ налилъ бочку и выѣхалъ изъ воды. Михайло вспомнилъ, что сейчасъ онъ останется одинъ, безъ пріюта, безъ цѣли, съ отшибленными руками, опустившійся. Но водовозъ какъ будто угадалъ его состояніе.

— А ты, парень, иди къ намъ на работу, — сказалъ онъ.

— Ты же говоришь, что у васъ плохо?

— Гдѣ же лучше-то? По крайности кусокъ хлѣба.

— Да вѣдь ты самъ говоришь, что хозяинъ вашъ — идолъ?

— Конешно, идолъ… притѣсняетъ… Но онъ ничего. Ежели ему хорошенько услужить, онъ помнитъ…

Михайло съ какимъ то недоумѣніемъ замолчалъ, всталъ съ мѣста и отправился вслѣдъ за водовозомъ по направленію къ кирпичнымъ сараямъ. Ему было все равно, лишь бы не остаться наединѣ съ собой. Дорогой они ближе познакомились. Михайло, во-первыхъ, узналъ, что водовоза зовутъ Исаемъ; во-вторыхъ, этотъ Исай живетъ теперь подъ открытымъ небомъ, находясь день и ночь подлѣ сараевъ, а по окончаніи кирпичнаго сезона переберется съ женой на дворъ хозяина, который помилуетъ его и дастъ ему болѣе радостное мѣстечко.