Николай Каронин-Петропавловский - Снизу вверх

Барыня, сидѣвшая около стола передъ самоваромъ, вдругъ спохватилась, что до сихъ поръ не догадалась предложить юношѣ чаю; она живо налила стаканъ и пригласила Михайлу присѣсть къ столу. Михайло сконфузился и принялся обжигать губы, языкъ, все нутро, что окончательно привело его въ смущеніе, показавшее, какъ много было въ немъ еще юношеской наивности, несмотря на холодную злость, которою онъ, повидимому, жилъ до сихъ поръ. Ѳомичъ, сидѣвшій рядомъ съ нимъ, добродушно подкладывалъ ему бѣлаго хлѣба и наклалъ, кажется, фунта три, большую гору передъ нимъ, полагая, что Михайло все это съѣстъ мигомъ. Михайло опалилъ себѣ внутренности только однимъ стаканомъ и больше ни къ чему не прикасался.

Съ этой минуты онъ то и дѣло конфузился. Въ тотъ же вечеръ, когда гости разошлись, Ѳомичъ предложилъ ему помѣститься на ночь въ мастерской, находящейся въ квартирѣ. Квартира была маленькая, изъ трехъ комнатъ и кухни. Въ двухъ комнатахъ помѣщался Ѳомичъ съ женой, а третья была мастерская. Половина ея занята была токарнымъ станкомъ, инструментами, подѣлками и кусками стали, но другая половина комнаты держалась чисто, нося на себѣ слѣды чьей-то заботливой руки. Сюда и привелъ Ѳомичъ Михайлу, а затѣмъ пришла и барыня (которая, къ удивленію Михайлы, и была женой Ѳомича), она принесла одѣяло и подушку и сама приладила въ одномъ углу комнаты постель.

Оставшись одинъ, Михайло почувствовалъ, что съ нимъ совершается что-то необычайное. Онъ былъ самъ не свой, не зналъ, что ему и подумать о чужихъ людяхъ, которые въ первый разъ его видятъ и которые, однако, обошлись съ нимъ, какъ съ близкимъ, съ роднымъ, съ товарищемъ. Со стороны всѣхъ попадавшихся ему до этого дня людей онъ встрѣчалъ злобу, глупость, подозрѣніе и привыкъ видѣть за подкладной ихъ поступковъ только грошъ, гривенникъ, цѣлковый… Онъ облокотился на станокъ и застылъ въ этой позѣ. Новое, незнакомое и непонятное для него чувство симпатіи такимъ могучимъ порывомъ налетѣло на него, что онъ не выдержалъ и заплакалъ. Слезы катились по его щекамъ и капали на станокъ. Когда Михайло замѣтилъ это, онъ стеръ мокрое пятно рукавомъ на-сухо и торопливо легъ въ постель, потушивъ лампу.

Слѣдующій день былъ воскресенье. Ѳомичъ предложилъ Михайлѣ воспользоваться этимъ днемъ, какъ онъ хочетъ, идти, куда ему надо, и дѣлать, что только вздумается ему, но Михайло отказался. Онъ всталъ рано, надѣлъ чистое бѣлье, вычистился, привелъ въ возможный порядокъ свое платье и желалъ сейчасъ же приняться за работу, но дѣлать было пока нечего. А скоро его позвали пять чай. На этотъ разъ онъ уже менѣе конфузился, когда Надежда Николаевна, какъ звали жену Ѳомича, налила и подала стаканъ ему. Онъ сразу привязался къ ней и уже не боялся ея. Ѳомичъ за чаемъ читалъ газеты и отъ времени до времени обмѣнивался замѣчаніями съ Надеждой Николаевной. Михайло, однако, уже ничему болѣе не удивлялся, даже этимъ газетамъ и книгамъ, которыя лежали въ разныхъ мѣстахъ комнаты и которыя Ѳомичъ, конечно, знаетъ… Онъ только внутренно разозлился, мысленно обругалъ себя чистымъ дуракомъ. Чтобы заглушить это недовольство собой, онъ просилъ съ волненіемъ дать ему нынче же какую-нибудь работу. Ѳомичъ далъ, но все-таки свободныхъ часовъ у Михайлы осталось много.

Весь день онъ находился въ странномъ состояніи. Онъ не вѣрилъ, что онъ сидитъ вотъ въ этой комнатѣ, не вѣрилъ очевидной дѣйствительности. Еще вчера онъ былъ на кирпичныхъ сараяхъ, а нынче… Кирпичные сараи казались ему страшно далеко. «И какъ я сюда попалъ?» — спрашивалъ онъ себя, любопытно изучая всю обстановку, лица Ѳомича и Надежды Николаевны, ихъ разговоры, ихъ малѣйшія движенія. «Что бы со мной было, ежели бы я не пришелъ сюда?» спрашивалъ онъ далѣе. Какъ вы нелѣпъ этотъ вопросъ, но онъ былъ реаленъ и неизбѣженъ, и, только рѣшивъ его, онъ могъ повѣрить, что переживаетъ дѣйствительный случай, а не сонъ.

«Быть бы мнѣ теперь подъ рогожей» Удивленіе!.. Вчера еще сидѣлъ подъ кулемъ, ничего не понимая, и вдругъ хлопъ — прямо изъ-подъ куля перелетѣлъ за тридевять земель!

Новая обстановка, люди, порядки, разговоры подавляли его своею неожиданностью; онъ сначала испыталъ страшную робость, недовѣріе къ себѣ, слабость… Новая обстановка, въ которую онъ такимъ неожиданнымъ образомъ перелетѣлъ, просто потрясла его до глубины души. Въ мысляхъ его совершился полный переворотъ. Онъ пересталъ сверкать глазами, какъ волкъ, и злился на одного себя; боялся своего невѣжества и напряженно слѣдилъ за каждымъ своимъ шагомъ, вполнѣ убѣжденный, что онъ ежеминутно можетъ безсознательно сдѣлать какое-нибудь свинство по отношенію къ Надеждѣ Николаевнѣ и Ѳомичу. Къ первой онъ питалъ робкое почтеніе и привязанность, явившуюся почти внезапно, второго онъ такъ поставилъ высоко, что забылъ совсѣмъ себя, и если вспоминалъ себя, только затѣмъ, чтобы выругать.

Вставая рано утромъ, Михайло спрашивалъ, что дѣлать, и слушалъ каждое слово Ѳомича, безусловно точно выполняя каждое его приказаніе. Работалъ онъ, не вставая, учился слесарнымъ пріемамъ, забывая объ усталости, и прикажи ему Ѳомичъ работать по двадцати часовъ въ сутки, онъ покорно выполнилъ бы это требованіе.

Секретъ свой онъ забылъ. Имъ овладѣла другая мысль, осуществить которую онъ считалъ себя безсильнымъ. Самоуниженіе у него доходило до крайности. Иногда, будучи не въ состояніи овладѣть какимъ-нибудь пріемомъ такъ быстро, какъ бы онъ того желалъ, онъ съ бѣшенствомъ вскрикивалъ:

— Да гдѣ же такому дереву понять?

А раньше его отношеніе въ себѣ было какъ разъ обратное. Встрѣчаясь съ людьми, въ деревнѣ или въ городѣ, онъ относился въ нимъ съ злобнымъ пренебреженіемъ и пользовался ими только затѣмъ, чтобы сказать себѣ: «Вотъ такъ я не буду жить, какъ этотъ дуракъ!» Но каждый шагъ Ѳомича вызывалъ въ немъ чувство безусловнаго уваженія, и онъ желалъ только одного: походить на Ѳомича.

Чувство это сначала было мучительно, потому что Михайло не надѣялся добиться того, что добылъ въ жизни Ѳомичъ. Но съ теченіемъ времени Михайло оправился. Понемногу онъ ближе узнавалъ Ѳомича, поспѣшалъ слушать отрывки изъ его богатой жизни, имъ самимъ разсказываемые при удобныхъ случаяхъ. Эти отрывки убѣдили Михайлу, что и ему можно еще пробиться къ свѣту. А когда передъ нимъ вставала вся жизнь Ѳомича, то онъ сильно воодушевлялся, имѣя передъ глазами примѣръ безпрерывной борьбы и побѣды.

Одно качество Ѳомича было дѣйствительно необыкновенно: это — рѣдкая способность все переносить добродушно или, пожалуй, безчувственно… и изъ всего на свѣтѣ извлекать для себя пользу, чтобы поучиться чему-нибудь. Жизнь Ѳомича началась не лучше, не хуже жизни другихъ рабочихъ, но онъ умѣлъ извлекать пользу изъ самыхъ вредныхъ обстоятельствъ.