Николай Каронин-Петропавловский - Снизу вверх

Только одинъ Михайло не участвовалъ ни въ одной изъ этихъ сценъ. Ему казалось, что онъ видитъ какой-то глупѣйшій сонъ. Онъ стоялъ поодаль ото всѣхъ. У него сжалось вдругъ сердце отъ того одиночества, которое внезапно охватило его. Онъ подошелъ къ одной изъ кучекъ рабочихъ.

— А вѣдь это, братцы, нехорошо, — сказалъ онъ. — Можетъ, все это неправда! Можетъ, вотъ этотъ дуракъ навралъ!

Говоря это, Михайло указалъ на парня, проникшаго въ намѣренія Исая.

Рабочій горячо оправдывался, тѣмъ болѣе, что его со всѣхъ сторонъ обступили плотною стѣной и разспрашивали, какъ, откуда и когда онъ узналъ. Рабочій принялся разсказывать, божился, что не вретъ, и хотѣлъ было ругать Исая, но его остановили. Всѣмъ сразу стало совѣстно и тяжело. «И зачѣмъ только я болталъ языкомъ?» — говорилъ каждый про себя, Между тѣмъ, первый сболтнувшій, въ концѣ-концовъ, запутался и жалко замолчалъ, какъ виноватый. Пожимая плечами и отплевываясь, большинство отошло отъ него прочь. Хотѣли приняться за работу, но работа не клеилась. Всѣмъ было не по себѣ, и всѣ чувствовали потребность разойтись. Городскіе мѣщане ушли первые, а за ними кучками пошли въ городъ деревенскіе, и по дорогѣ, застревая по кабачкамъ спопутнымъ, сильно ругали перваго болтуна. Остались бабы да подростки, да и тѣ скоро ушли. Ушелъ и Михайю, въ полнѣйшемъ недоумѣніи, что такое случилось?

Исай тѣмъ временемъ былъ уже далеко. Онъ прибѣжалъ домой, но, незамѣтно отъ жены, ушелъ и пропалъ.

Подпалить рѣшился онъ твердо. На душѣ у него было спокойно. Подпалить — это такая легкая штука, что и соображать объ этомъ нечего. Онъ представлялъ себѣ только картину, какъ Пузыревъ будетъ метаться, — это забавно и занятно было Исаю, который за все такимъ способомъ хотѣлъ отомстить. Но вдругъ его поразилъ вопросъ: за что онъ хочетъ жечь на огнѣ Митрія Иваныча? Исай не зналъ, за что. Онъ шелъ по улицамъ, глупо смотрѣлъ по сторонамъ и не могъ сообразить. Ненависти къ хозяину у него нисколько не было. Всѣ поступки, всѣ слова, вся жизнь Пузырева были правильны, по мнѣнію Исая, — за что же онъ его подпалитъ спичками? У Исая не было злобы. Иногда онъ сердился на Пузырева, отвѣчалъ ему грубо, но это была не злоба собственно противъ Пузырева, а вообще какое-то недовольство, которое быстро проходило, когда Исай, бывало, отпоретъ кнутомъ пузыревскую лошадь или изорветъ пузыревскій хомутъ, или выпьетъ на пузыревскій пятакъ. А злоба у него не держалась въ душѣ.

Но Исай сталъ припоминать, усиленно вызывая изъ памяти, изъ глубины прошедшаго, пузыревскія обиды. Припомнилъ онъ, какъ однажды Пузыревъ, обѣщавъ полтинникъ на чай, посмѣялся надъ нимъ и не далъ, а разъ, подаривъ ему сапоги, отнялъ ихъ обратно и еще сказалъ, что такой пьянчуга не стоитъ сапоговъ, хотя онъ, Исай, серьезно и не думалъ ихъ пропитъ… А разъ Пузыревъ хватилъ его аршиномъ по спинѣ, и когда онъ сталъ вѣжливо возражать, то Пузыревъ приказалъ ему замолчать и пойти въ конюшню проспаться… Исаю почему-то не припомнилось ничего болѣе дорогою, но и этого хлама, вынимаемаго изъ забытыхъ угловъ Исаевой памяти, достаточно было, чтобы онъ серьезно озлился.

Шатаясь такъ по улицамъ, Исай сталъ соображать, съ какого угла лучше запалить. Надо, чтобы было аккуратно во всѣхъ отношеніяхъ. Планъ скоро былъ составленъ. Нынче ночью… Зайти съ другой улицы и перелѣзть черезъ заборъ на задній дворъ. Ежели собаки залаютъ, то бросить имъ хлѣбца, а хозяйскія собаки и лаять не будутъ. Зажечь лучше длинный сарай, на верху котораго сѣно, а внизу дрова. Сѣно вспыхнетъ, какъ порохъ, а отъ сарая дѣло перейдетъ во дворъ. Пузыревъ проснется и будетъ чихать.

Когда у Исая окончательно сложился планъ и способъ пустить пѣтуха, онъ рѣшилъ до вечера, прежде всего, выпить, — не для удовольствія, а для храбрости, потому что Исаю вдругъ скучно стало, а въ груди у него что-то сосало, какъ будто червь какой. Съ этою цѣлью онъ и зашелъ въ кабачокъ, — не въ портерную, а въ кабачокъ, потому что здоровѣе. Дѣйствительно, выпилъ онъ одинъ стаканъ — храбрости сразу много прибавилось. Выпилъ другой — еще больше смѣлости взялось. Но чтобы еще тверже быть, онъ купилъ бутылку пива, смѣшалъ ее съ водкой и выпилъ, послѣ чего ему показалось, что онъ плыветъ среди огненнаго моря и хохочетъ при видѣ Пузырева, который мечется въ какомъ-то радужномъ дымѣ и чихаетъ.

— А ты, братецъ, ужь не очень хохочи, а то у меня тутъ больная женщина лежитъ, — сказалъ сурово сидѣлецъ.

— Наплевать мнѣ на женщину! Я васъ всѣхъ подпалю! — закричалъ Исай.

— Не кричи, дуракъ, а не то пошелъ вонъ!

Но Исай еще больше сталъ орать, и сидѣлецъ долженъ былъ вытолкать его на улицу.

Исай хотѣлъ воротиться въ кабакъ, чтобы побить сидѣльца, но ноги не слушались его, самовольно бросая его въ противоположную сторону.

Когда Исай очутился такимъ образомъ на улицѣ, то злоба его противъ Пузырева еще больше усилилась, такъ что ему даже плакать хотѣлось. Онъ шелъ по улицѣ и безсвязно ругался.

«Я тебѣ дамъ, какъ аршиномъ! Посулилъ сапоги, такъ и давай, а то аршиномъ, сволочь эдакая!» — но силы Исая изнемогали: онъ не понималъ уже, куда идетъ. Наконецъ, онъ споткнулся обо что-то и хлопнулся на землю внизъ лицомъ, — больно ушибся. Онъ хотѣлъ уже выругать Пузырева, вполнѣ увѣренный, что это онъ толкнулъ его сзади, но моментально заснулъ…

Только утромъ на другой день онъ проснулся. Солнце жарило ему въ спину, во рту были у него земля, песокъ, щепки, а внутри жгла жажда. Едва поднявшись на ноги, онъ увидалъ, что лежитъ недалеко отъ кирпичныхъ сараевъ, на пустырѣ; онъ не могъ припомнить, какъ сюда попалъ, да и не до того ему было. Измученный, онъ тихо поплелся къ городу. По дорогѣ ему казалось, что онъ вотъ сію минуту упадетъ и умретъ, — такъ онъ обезсилѣлъ и страдалъ. Но все-таки онъ безостановочно двигался, желая во что-бы то ни стало дойти до Митрія Иваныча. И кое-какъ дошелъ. Еле-еле взобрался по ступенькамъ крыльца, отворилъ дверь въ корридоръ и наткнулся на «самого». Исай упалъ на колѣни и умолялъ дать ему испить.

— Бога ради, Митрій Иванычъ!… Дай мнѣ на похмѣлье! Горитъ все нутро…

Хозяинъ былъ такъ пораженъ неожиданною встрѣчей, что лишился языка. Во мгновеніе ока сбѣжались всѣ домашніе, неспавшіе цѣлую ночь, прибѣжали нѣкоторые работники: и всѣ съ удивленіемъ смотрѣли на Исая.

— Дай, пожалуйста, Митрій Иванычъ, стакашикъ… Чистая смерть!.

— Хозяйка, поднеси ему, — приказалъ Пузыревъ, еще не оправившійся отъ изумленія. Жена принесла графинъ съ водкой. Исай выпилъ и попросилъ еще стаканчикъ. Ему еще дали, дали также закусить, и нѣтъ-нѣтъ Исай оправился.

Хозяинъ даже не ругалъ его. Онъ пошелъ въ участокъ и упросилъ пристава прекратить дѣло, потому что «Исайка, подлецъ, въ пьяномъ видѣ на себя наболталъ»; только просилъ посадить его сутокъ на двое въ кутузку, чтобы вытрезвился.