Николай Лейкин - Актеры-любители

— Не задержимъ, не задержимъ. Какъ только Корневъ пріѣдетъ — сейчасъ и водевиль «Что имѣемъ не хранимъ» репетировать начнемъ.

Вскорѣ явился Плосковъ. Люба увидѣла его въ то время, когда репетировала на сценѣ. Онъ стоялъ передъ сценой и кланялся Любѣ. Она улыбнулась и также закивала ему. Онъ тотчасъ-же пришелъ за кулисы и когда Люба въ антрактѣ между своими сценами вышла также за кулисы, подскочилъ къ ней.

— Безъ мамаши сегодня? Вотъ такъ-то лучше, началъ онъ, взявъ Любу за руку, не выпуская ея руки, осмотрѣлся по сторонамъ и тихо поднесъ ее къ своимъ губамъ.

— Что вы дѣлаете! попробовала Люба отдернуть свою руку, но онъ уже поцѣловалъ руку.

— Скажите, за что ваша мамаша такъ не любитъ меня? Неужели за то, что я не богатъ, какъ Корневъ, что я служащій банковскій конторщикъ? спросилъ онъ.

— Да она не не любитъ васъ, а просто такъ… отвѣчала смущенно Люба. — Она вотъ не хочетъ, чтобы бы ходили со мной подъ-руку.

— Да вѣдь это-же принято. Нѣтъ, тутъ не то. Она не любитъ меня за то, что я конторщикъ, но вѣдь и конторщики разные бываютъ. Я стою на хорошей дорогѣ, имѣю въ годъ тысячъ до пяти заработка и послѣ новаго года разсчитываю на повышеніе по службѣ. Вы знаете, у насъ въ банкѣ есть служащіе съ окладомъ въ семь, восемь, девять тысячъ.

— Я не понимаю, зачѣмъ вы это мнѣ говорите… все еще смущенно произнесла Люба.

Въ это время режиссеръ крикнулъ на сценѣ:

— Мадмуазель Биткова! Гдѣ вы? Вашъ выходъ. Пожалуйте на сцену!

Люба выпорхнула изъ-за кулисъ. Проведя свою сцену, она опять вернулась въ кулисы. Плосковъ стоялъ все еще тамъ, около газоваго рожка.

— Вы давеча спросили меня, зачѣмъ я это все говорю, зачѣмъ говорю о моемъ общественномъ положеніи, началъ онъ. — Затѣмъ, Любовь Андреевна, что вы нравитесь мнѣ, что я имѣю серьезныя намѣренія. Я люблю васъ, Любовь Андреевна.

Онъ сложилъ руки пальцы въ пальцы, вывернулъ ихъ и опустилъ къ колѣнамъ. Въ такомъ положеніи онъ стоялъ молча. Молчала и Люба, вся вспыхнувъ.

— Мадмуазель Биткова! Что-же это такое? Опять ваша сцена! снова раздался голосъ режиссера.

Люба опять выпорхнула на сцену, что-то заговорила, но спуталась. Суфлеръ громко «подавалъ» ей фразы, но она ихъ не слышала.

— Надо эту сцену сначала… надо сначала… говорилъ режиссеръ. — Начнемъ сначала.

Начали сцену вновь, но у Любы опять ничего не выходило. Она становилась не туда, говорила не то.

— Что съ вами, Любовь Андреевна? спрашивалъ режиссеръ. — Вы сегодня какая-то разсѣянная.

— Да… У меня сегодня ужасно голова болитъ.

Репетицію пьесы кончили. Люба опять вышла въ кулисы. Высыпали туда-же со сцены и другіе участвующіе въ пьесѣ. Плосковъ, также все еще былъ въ кулисахъ.

— Пойдемте въ зрительное зало и сядемъ гдѣ нибудь подальше. Я долженъ докончить начато& объясненіе, сказалъ Плосковъ и подалъ Любѣ руку.

— Нѣтъ, нѣтъ. Я дала маменькѣ слово, что на съ кѣмъ не буду ходить сегодня подъ-руку, отстранила Люба его руку.

— Но вѣдь вашей маменьки здѣсь нѣтъ и она не увидитъ.

— Все равно. Пойдемъ такъ.

Люба стала уходить изъ-за кулисъ въ зрительную залу. Плосковъ шелъ за ней сзади. Въ залѣ онъ сравнялся съ ней и пошелъ рядомъ.

— Куда-нибудь подальше пойдемте… Вотъ хоть въ тотъ дальній уголъ. Тамъ мы будемъ на единѣ…. шепталъ онъ.

Плосковъ велъ Любу въ отдаленный темный уголъ зрительной залы. Пробирались они медленно, шагъ за шагомъ. Имъ пришлось проходить мимо Кринкиной, сидѣвшей рядомъ съ своимъ постояннымъ кавалеромъ гимназистомъ Дышловымъ. Дышловъ въ это время держалъ передъ ней открытую коробку съ конфектами и она брала изъ нея щипчиками какую-то шоколадинку. Завидя Плоскова и Любу, Кринкина умильно взглянула на нихъ сквозь пенснэ и произнесла:

— Голубки, совсѣмъ голубки…. Не хотители, голубки, вы полакомиться?

— Мерси… проговорила Люба, отрицательно покачавъ головой. — Что-то не хочется.

Поблагодарилъ и Плосковъ. Кринкина продолжала:

— Впрочемъ, идите, идите. Не буду прерывать вашего пріятнаго тетъ-а-тетъ… Воркующимъ голубкамъ созерцаніе другъ друга замѣняетъ все.

— Видите, Виталій Петровичъ, что уже объ насъ говорятъ, шепнула Плоскову Люба, когда они оставили за собой Кринкину и Дышлова.

— А пускай говорятъ. Что-жъ изъ этого? Въ моихъ къ вамъ чувствахъ я не скрываюсь.

— А надо скрываться, потому ежели это дойдетъ до маменьки, она не позволитъ мнѣ и въ спектаклѣ играть.

— Но вѣдь и нужно-же, чтобы когда-нибудь дошло, замѣтилъ Плосковъ.

— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ. Это невозможно. Увѣряю, васъ, что тогда конецъ моему актерству и вы перестанете меня видѣть.

Плосковъ и Люба пришли въ уголъ зала.

— Сядемте, Любовь Андреевна, сказалъ онъ.

— Зачѣмъ-же мы будемъ здѣсь-то сидѣть? Пойдемте лучше туда, гдѣ всѣ, отвѣчала она, однако сѣла.

Плосковъ помолчалъ и сказалъ:

— Я, Любовь Андревна, уже открылъ вамъ свои чувства, но еще не знаю, скрѣплены-ли они взаимностью. Любители вы меня, Любовь Андревна?

Люба отвѣчала не вдругъ.

— Можетъ быть и люблю, но вѣдь ничего изъ этого не выдетъ… пробормотала она.

— Я съ серьезными намѣреніями. Я хочу просить вашей руки.

— И ни къ чему это не поведетъ. Маменька и такъ-то рветъ и мечетъ, когда я съ вами.

— Но я хотѣлъ поговорить съ вашимъ папашей, открыться ему. Онъ, кажется, человѣкъ разсудительный и съ сердцемъ.

— И маменька съ сердцемъ, но она ищетъ мнѣ жениха богатаго.

— Позвольте… Но вѣдь и я-же не бѣденъ. Я уже говорилъ вамъ объ этомъ. На свое жалованье я живу прилично, вы будете жить прилично на ваше приданое. Вотъ это-то я и хочу при объясненіи высказать вашему папашѣ. Я упаду ему въ ноги, буду молить, чтобы онъ уговорилъ вашу мамашу.

— Во-первыхъ, онъ уговаривать не станетъ, а во-вторыхъ, вашу мамашу и уговорить нельзя. Вы не знаете мою мамашу. Нѣтъ, нѣтъ, вы этого не дѣлайте!

— Но Боже мой, что-же я долженъ тогда предпринять! Я жить безъ васъ не могу.

— Погодите. Просто погодите.

— Но что-же можетъ выйти хорошаго, ежели я буду ждать.

— Можетъ быть что-нибудь и выдетъ.

— Вы сами-то, Любовь Андреевна, готовы выйти за меня замужъ? допытывался Плосковъ.

— Конечно-же, да, но что-же дѣлать, ежели это невозможно!

Плосковъ помолчалъ и сказалъ:

— Попробуемте все-таки обратиться къ сердцу вашихъ родителей. Упадемте имъ въ ноги, будемъ просить, молить.

— Васъ выгонятъ изъ нашего дома, а меня никуда одну пускать не будутъ.

— Но вѣдь это-же ужасно.

— Потому я васъ и останавливаю, что будетъ ужасно.

Плосковъ опять помолчалъ и спросилъ:

— А обвѣнчаться тайно отъ папаши и мамаши?..

— Что вы, что вы! Да развѣ это можно?! испуганно заговорила Люба.

— Отчего-же?.. Вѣдь люди это иногда дѣлаютъ.

— Нѣтъ, нѣтъ… Оставьте.