Николай Лейкин - Где апельсины зреют

— Вздоховъ? Это что-же обозначаетъ? — задалъ вопросъ Конуринъ.

— Ахъ, многое, очень многое! Тутъ всякія тайны инквизиціи происходили. Кто черезъ этотъ мостъ переходилъ, тотъ дѣлалъ на немъ послѣдній вздохъ и ужъ обратно живой не возвращался. Да неужели ты, Николай Иванычъ, не упомнишь про это? Я вѣдь тебѣ давала читать этотъ романъ. Ахъ, какъ онъ называется? Тутъ еще Франческа выведена… Дочь гондольера… Потомъ Катерина ди-Медичи… Или нѣтъ, не Катерина ди-Медичи… Еще ей, этой самой Франческѣ отравленное яблоко дали.

— Читалъ, читалъ, но гдѣ-же все помнить!

— Тутъ еще совѣтъ трехъ… И люди въ полумаскахъ… Узники… Тюремщикъ… Ужасно страшно и интересно. Я не понимаю, какъ можно забыть о мостѣ Вздоховъ!

— Да вѣдь ты знаешь мое чтеніе… Возьму книжку, прилягу, — ну, и сейчасъ сонъ… Наше дѣло торговое… День-то деньской все на ногахъ… Но тайны инквизиціи я чудесно помню… Тамъ, кажется, жилы изъ человѣка вытягивали, потомъ гвозди въ подошвы вбивали?

— Ну, да, да… Но какъ-же моста Вздоховъ-то не помнить? Потомъ Марія ди Роганъ эта самая… Или нѣтъ, не Марія ди Роганъ. Это изъ другого романа. Ахъ, сколько я романовъ про Венецію читала!

— Постой… Венеціанскій Мавръ — вотъ это я помню, сказалъ Николай Ивановичъ.

— Ну, вотъ! Мавръ! Что ты брешешь. Мавръ — это совсѣмъ другое. Отелло или Венеціанскій мавръ — это пьеса.

— Ахъ, да, да… Опера… Отелло…

— Да не опера, а трагедія… Еще онъ ее' подушкой душитъ, эту самую…

— Вотъ, вотъ… Про подушку-то я и помню. Венеціанскій мавръ.

— Ахъ, вотъ и львы! Знаменитые львы святаго Марка на столбахъ! восклицала Глафира Семеновна, указывая на высящіеся на лѣвой сторонѣ канала столбы съ крылатыми львами, сіяющими на утреннемъ солнцѣ, когда они поровнялись съ поражающимъ своей красотой зданіемъ дворца Дожей.

Налѣво начиналась набережная Rіѵа degli Schiaѵоnі. По ней уже сновала публика, пестрѣли цвѣтные зонтики дамъ, проходили солдаты съ пѣтушьими перьями на кэпи, бѣжали мальчишки съ корзинками на головахъ, брели долгополые каноники въ круглыхъ черныхъ шляпахъ, съ гладкими бритыми лицами.

— Ахъ, какъ все это похоже на то, что я видѣла на картинахъ! продолжала восклицать въ восторгѣ Глафира Семеновна. — То есть точь въ точь… Вонъ и корабли съ мачтами… Вонъ и островъ съ церковью… Двѣ капли воды, какъ на картинкѣ. А дворецъ-то Дожей какъ похожъ! Это просто удивительно. Вотъ отсюда, по описанію, ужъ недалеко и до знаменитой площади святаго Марка.

— Ага! Стало быть здѣсь и площадь есть, сказалъ Конуринъ. — А раньше вы говорили, что здѣсь въ Венеціи только одна вода да небеса.

— Есть, есть. И самая громадная площадь есть. Любовное-то свиданіе у Франчески съ Пьетро и происходило на площади святаго Марка. Тутъ-то старый доминиканецъ ихъ и подкараулилъ, когда она кормила голубей.

— Какой доминиканецъ? спросилъ Конуринъ.

— Ахъ, Боже мой! Да изъ романа. — Ну, что вы спрашиваете? Вы все равно ничего не поймете!

— Какова у меня жена-то, Иванъ Кондратьичъ! И не бывши въ Венеціи все знаетъ, прищелкнулъ языкомъ Николай Ивановичъ.

— Да еще-бы не знать! похвасталась Глафира Семеновна. — Книги… Картинки… Я не сѣрый человѣкъ, я женщина образованная. Я про Венецію-то сколько читала!

— А что, здѣсь есть лошади? Мы вотъ ѣдемъ, ѣдемъ и ни одной не видимъ, опять спросилъ Конуринъ.

— Да по чему-же здѣсь лошадямъ-то ѣздить?

— Ну, вотъ все-таки набережная широкая, площадь, вы говорите, есть.

— Ле шеваль… Еске ву заве иси шеваль? обратилась Глафира Семеновна къ гондольеру.

— Cheval… Caballo… пробормоталъ старичекъ гондольеръ и прибавилъ смѣсью французскаго и нѣмецкаго языковъ:- Oh, non, madame… Pferde — nicht… Cheval — nicht…

— Видите — совсѣмъ нѣтъ лошадей… перевела Глафира Семеновна.

— Ну, городъ! покрутилъ головой Конуринъ. — Собаки-то есть-ли? Или тоже нѣтъ?

— Е шьянъ? шьянъ? Ву заве шьянъ?

Гондольеръ не понялъ вопроса и забормоталъ что-то по итальянски съ примѣсью нѣмецкихъ словъ.

— Да ты спроси его, Глаша, по нѣмецки. Видишь, здѣсь нѣметчутъ, а не французятъ, сказалъ женѣ Николай Ивановичъ.

— Постой… Какъ по нѣмецки собака? Ахъ, да… Хундъ… Хундъ хабензи инъ Венеція? переспросила гондольера Глафира Семеновна.

— О, ja, madame, o, ja… Da ist Hund…

И гондольеръ указалъ на набережную, по которой бѣжала маленькая собака.

— Ну, вотъ… есть… Хорошо, что хоть собаки-то есть. А я думалъ, что совсѣмъ безъ животныхъ тварей живутъ, сказалъ Конуринъ.

Гондола между тѣмъ подплыла къ каменной пристани съ нѣсколькими ступенями, ведущими на набережную. Грязный оборванный старикашка въ конической шляпѣ съ необычайно широкими полями подхватилъ гондолу багромъ и протянулъ Глафирѣ Семеновнѣ коричневую морщинистую руку, чтобы помочь выйти изъ гондолы. На верху, на набережной, высился небольшой каменный трехэтажный домъ съ нѣсколькими балконами и надписью: "Hôtel Beau Rivage".

— Въ гостинницу пріѣхали? спрашивалъ Конуринъ.

— Да, да… Выходите скорѣй изъ лодки, сказала Глафира Семеновна.

Изъ подъѣзда дома между тѣмъ бѣжали имъ на встрѣчу швейцаръ въ фуражкѣ съ позументомъ и прислуга въ передникахъ.

— Де шамбръ… говорила Глафира Семеновна швейцару.

— Oui, oui, madame… заговорилъ швейцаръ по-французски и тотчасъ же сбился на нѣмецкій языкъ.- Zwei Zimmer… Mitdrei Bett? Bitte… madame…

— Ну, занѣметчили! Гамъ, гамъ. — Ничего больше… Прощай французскій языкъ!.. заговорилъ Николай Ивановичъ и хотѣлъ разсчитаться съ гондольеромъ, но швейцаръ остановилъ его.

— Lassen Sie, bitte… Das wird bezahlt… сказалъ онъ.

— Заплотятъ они за гондолу, заплотятъ, перевела Глафира Семеновна, направляясь къ гостинницѣ.

Старикашка, причалившій багромъ гондолу съ пристани, загородилъ ей дорогу и, снявъ шляпу, дѣлалъ жалобное лицо и кланялся.

— Macaroni… Moneta… цѣдилъ онъ сквозь зубы.

— Ахъ, это нищій! Мелкихъ нѣтъ, мелкихъ нѣтъ! — закричалъ Николай Ивановичъ, отстраняя его отъ жены и идя съ ней рядомъ.

Старикашка не отставалъ и возвысилъ голосъ.

— Прочь! — крикнулъ на него Конуринъ. — Чего напираешь!

Старикашка схватилъ Николая Ивановича за рукавъ пальто и уже кричалъ, требуя себѣ монету на макароны.

— Ахъ, батюшки! Вотъ неотвязчивый-то старикъ… Ну, нищіе здѣсь! — сказала Глафира Семеновна. — На, возьми, подавись…

И она, пошаривъ въ карманѣ, бросила ему въ шляпу пару мѣдныхъ монетъ.

Старикашка быстро перемѣнилъ тонъ и началъ низко пренизко кланяться, бормоча ей по-итальянски цѣлое благодарственное привѣтствіе.

Изъ гостинницы, отправляясь обозрѣвать городъ, Ивановы и Конуринъ вышли въ полномъ восторгѣ.

— Какова дешевизна-то! восклицала Глафира Семеновна. — За комнату съ двумя кроватями, съ балкономъ, выходящимъ на каналъ, съ насъ взяли пять франковъ, тогда какъ мы нигдѣ, нигдѣ меньше десяти или восьми франковъ не платили. И, главное, не принуждаютъ непремѣнно у нихъ въ гостинницѣ столоваться. Гдѣ хочешь, тамъ и ѣшь.