Николай Лейкин - Где апельсины зреют

— Хорошій городъ, совсѣмъ хорошій. Это сейчасъ видно, сказалъ Николай Ивановичъ.

— А мнѣ ужъ пуще всего нравится, что англичанъ этихъ самыхъ въ дурацкихъ зеленыхъ вуаляхъ на шляпахъ здѣсь не видать, прибавилъ Конуринъ. — До чертей надоѣли.

Они шли по набережной Rіѵа degli Schiavoni, направляясь къ дворцу Дожей. Дома, мимо которыхъ они проходили, были невзрачные, съ облупившейся штукатуркой, но передъ каждымъ домомъ была пристань съ стоявшими около нихъ гондолами. Гондольеры, стоя на набережной, приподнимали шляпы и приглашали сѣдоковъ. На лѣво былъ видъ на островъ Giorgio Maggiori съ церковью того-же имени. По каналу быстро шныряли пароходики, лѣниво бороздили воду гондолы съ стоявшими на кормѣ гондольерами объ одномъ веслѣ. Конуринъ только теперь началъ внимательно разсматривать гондолы и говорилъ:

— Смотрю я, смотрю и надивиться не могу, что за дурацкія эти самыя лодки у нихъ. Право слово, дурацкія. Лодочникъ на дыбахъ стоитъ, одно весло у него, на носу лодки какой-то желѣзный топоръ. Ну, къ чему этотъ топоръ?

— Такая ужъ присяга у нихъ, ничего не подѣлаешь. У нашихъ яличниковъ сзади, на кормѣ, на манеръ утюга вытянуто, а у нихъ въ Венеціи спереди, на носу на манеръ топора, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

Подошли съ дворцу Дожей. Глафира Семеновна остановилась и опять начала восторгаться имъ. Вмѣстѣ съ мужемъ и Конуриномъ она обошла его кругомъ и поминутно восклицала:

— Ну, то есть точь въ точь, какъ на картинкахъ!

— Да что-жъ тутъ удивительнаго, что дворецъ точь въ точь какъ на картинкахъ? Вѣдь картинки-то съ него-же сняты, замѣтилъ Николай Ивановичъ, которому ужъ надоѣло осматриваніе дворца.

— Молчи! Что ты понимаешь! Ты вовсе ничего не понимаешь! накинулась на него жена, и продолжала восторгаться, спрашивая себя:- Но гдѣ-же тутъ знаменитый мостъ Вздоховъ-то? Вѣдь онъ долженъ выходить изъ дворца Дожей. Неужели этотъ мостишка, на которомъ мы стоимъ, и есть мостъ Вздоховъ?

Они стояли на мостикѣ ponte della Paglia, перекинутомъ черезъ маленькій каналъ.

— Мостъ Вздоховъ… Спросить развѣ кого-нибудь? бормотала Глафира Семеновна. — Какъ мостъ Вздоховъ-то по французски? Ахъ, да… Мостъ — понъ, вздохъ — супиръ…

— Супиръ — это, кажется, перстень. Перстенекъ… супирчикъ… замѣтилъ Николай Ивановичъ.

— Ахъ, Боже мой! Да отстань ты отъ меня пожалуйста съ своими невѣжествами! Я очень хорошо знаю, что вздохъ — супиръ. Понъ супиръ… Уе понъ супиръ, монсье?.. обратилась она къ проходившему молоденькому офицерику въ узкихъ лилово-сѣрыхъ брюкахъ. Тотъ остановился.

— Pont des Soupirs… Ponte dei Sospire. Voilа, madame… произнесъ онъ и указалъ на виднѣвшійся вдали съ моста, на которомъ они стояли, другой мостъ въ видѣ крытаго перехода, соединяющій дворецъ Дожей съ другимъ древнимъ зданіемъ — тюрьмой.

— Селя? удивленно указала Глафира Семеновна на мостъ.

— Оuі, oui madame… C'est le pont des Soupirs… кивнулъ офицеръ, улыбнулся и пошелъ далѣе.

Глафира Семеновна забыла даже поблагодаритъ офицера за указаніе, до того она была поражена ничтожнымъ видомъ знаменитаго по стариннымъ романамъ моста Вздоховъ.

— И это мостъ Вздоховъ?! Тотъ мостъ, на которомъ происходилий всѣ эти звѣрства?! Ну, признаюсь, я его совсѣмъ иначе воображала! Да онъ вовсе и не страшенъ. Такъ себѣ маленькій мостишка. Николай Иванычъ! Видишь мостъ Вздоховъ-то?

— Вижу, вижу, матушка… зѣвалъ мужъ. — Дѣйствительно на нашъ Николаевскій мостъ не похожъ и на Аничкинъ мостъ тоже не смахиваетъ.

— Да вы совсѣмъ дуракъ! огрызнулась Глафира Семеновна и прибавила: — Ахъ, какъ трудно быть въ компанію образованной женщинѣ съ сѣрымъ мужемъ!

— Да чѣмъ-же я сѣръ-то, позволь тебя спросить?

— Молчите…

Они пошли далѣе. Вотъ и обширная площадь Святаго Марка… Прямо передъ ними была знаменитая древняя башня часовъ съ бронзовыми двумя Вулканами, отбивающими часы молотами въ большой колоколъ, направо былъ соборъ Святаго Марка, поражающій и пестротою своей архитектуры и пестротою внѣшней отдѣлки.

— Скажи на милость, какая площадь-то! дивился Конуринъ. — Вѣдь вотъ и площадь здѣсь есть, а вы, Глафира Семеновна, говорили, что только одни каналы и каналы, а изъ воды дома и церкви торчатъ.

Глафира Семеновна не отвѣчала.

— Что это, часы? Батюшки! Да что-жъ у нихъ циферблатъ-то о двадцати четырехъ часахъ! Смотрите, на циферблатѣ не двѣнадцать, а двадцать четыре цифры… продолжалъ Конуринъ.

— И то двадцать четыре… подхватилъ Николай Ивановичъ. Глаша! что-же это обозначаетъ?

— Ахъ, Боже мой! Да почемъ-же я-то знаю!

— Двадцать четыре… Фу, ты пропасть! Вотъ городъ-то! Десять часовъ, однако, стрѣлки теперь показываютъ. Когда-же у нихъ бываетъ восемнадцатый или девятнадцатый часъ, Глаша?

— Ничего не знаю, ничего не знаю, дивилась и сама, Глафира Семеновна.

— Сама-же ты сейчасъ хвасталась, что ты женщина образованная, стало-быть должна знать.

— Конечно-же образованная, но только про часы ничего не знаю.

— Такъ спроси… Вонъ сколько праздношатающагося населенія шляется.

Съ нимъ подскочилъ босой мальчишка съ плетеной корзинкой, наполненной мокрыми еще отъ тины розовыми и желтыми раковинами.

— Frutti di mare! предлагалъ онъ, протягивая къ нимъ корзинку.

— Брысь! отмахнулся отъ него Конуринъ.

Мальчишка не отставалъ и, улыбаясь и скаля бѣлые зубы, назойливо продолжалъ что-то бормотать по итальянски, наконецъ взялъ одну раковину, раскрылъ ее, оторвалъ черепокъ, сорвалъ съ другаго черепка прилипшую къ нему устрицу и отправилъ къ себѣ въ ротъ, присмакивая губами.

— Фу, какую гадость жретъ! — поморщилась Глафира Семеновна и тутъ-же обратилась къ мальчишкѣ, указывая на часы:- Се горложъ… Кескесе са? Венъ катръ еръ?…

— Torro dell'Orologia, madame, — отвѣчалъ тотъ.

— Пуркуа нонъ дузъ еръ? — допытывалась Глафира Семеновна, но добиться такъ-таки ничего и не могла на счетъ часовъ.

Мальчишка, не продавъ ей раковинъ, запросилъ себѣ монету на макароны.

— Возьми и провались… — кинула она ему монету.

— Двадцать четыре часа… Ахъ, чтобъ тебѣ!.. дивился Николай Ивановичъ и прибавилъ, обратясь къ Конурину: — Ну, Иванъ Кондратьичъ, непремѣнно сегодня давай выпьемъ, когда будетъ двадцать четыре часа показывать. Выпьемъ за здоровье твоей жены и ты ей пошлешь письмо: въ двадцать третьемъ часу сѣли за столъ, ровно въ 24 часа пьемъ за твое здоровье. Вотъ-то удивится твоя благовѣрная, прочитавъ это! Прямо скажетъ, что ты съума спятилъ.

— Давай, давай, напишемъ, — обрадовался Конуринъ и поднялъ голову на часовую башню.

Статуи бронзовыхъ Вулкановъ начали въ это время отбивать молотами въ колоколъ десять часовъ.

Около Ивановыхъ и Конурина стоялъ сильно потертый человѣкъ, въ брюкахъ съ бахромой, которую сдѣлало время, и кланялся. — Ciceroni… говорилъ онъ.- Basilique de St. Marc…