Николай Лейкин - В родном углу

Сухумовъ болѣе не возражалъ. Около его кровати на ночномъ столикѣ лежали двѣ книги — «Записки бабушки» и «Душа человѣка и животныхъ» Вунда въ русскомъ переводѣ. Его тянуло къ дневнику, но онъ боялся, что нервы его еще больше разстроятся при чтеніи дневника, и взялъ Вунда, какъ книгу научную, надѣясь на ней сначала сосредоточиться, успокоиться и потомъ задремать.

Теплая покрышка сдѣлала свое дѣло. Сухумовъ сталъ согрѣваться. Читая книгу, онъ слышалъ, какъ камердинеръ молился передъ иконами, какъ раздѣвался и какъ улегся на кушеткѣ. Затѣмъ онъ услыхалъ, какъ Поліевктъ сталъ всхрапывать.

«Блаженный человѣкъ, — подумалъ про него Сухумовъ. — Какъ приткнется, такъ и заснулъ. А оттого, что здоровъ. А здоровъ оттого, что дѣло дѣлаетъ, все на ногахъ, бѣгаетъ, бродитъ взадъ и впередъ, со щетками, съ платьемъ, съ посудой, съ сапогами. Мететъ; чиститъ… Движеніе… А тутъ, когда цѣлые дни ничѣмъ не занятъ и только прислушиваешься къ себѣ — какое-же здоровье! Праздность… Ну, что я такое теперь? Небокоптитель. И такъ уже нѣсколько лѣтъ. А раньше? Раньше жизнепрожигатель… Жегъ свѣчку съ двухъ концовъ — вотъ она и догораетъ. А чѣмъ заняться? Какъ заняться, чтобы хоть остатокъ-то жизни съ какой-нибудь малой пользой прошелъ? Вѣдь чтеніе Вунда не дѣло. Онъ хоть и обогащаетъ голову знаніемъ, но только мою… А для другихъ я что? Вѣдь всѣ мои предки что-нибудь да дѣлали и всѣ что-нибудь сдѣлали, а я-то что-же?»

Онъ отложилъ толстую книгу Вунда и сталъ искать отвѣта, смотря въ одну точку стѣнныхъ обоевъ, изображающихъ овальныя темныя розетки. Пришелъ на память родоначальникъ Сухумовыхъ въ атласномъ придворномъ кафтанѣ. Пришелъ на память Екатерининскій дворъ… какая-то канцелярія. Промелькнулъ предокъ въ морскомъ мундирѣ Павла… морское сраженіе… замелькали огнями овальныя розетки обоевъ… Онъ видѣлъ какъ-бы вспышки пушечныхъ выстрѣловъ… Наконецъ, вотъ и прадѣдъ въ мундирѣ съ воротникомъ до ушей. Опять бой… Сухумовъ видитъ разбитые лафеты, раненыхъ лошадей, изломанныя ядрами колеса… Розетки обоевъ вертятся, играя уже всѣми цвѣтами радуги, самыя стѣны шевелятся, шатаются… какъ будто опускается потолокъ… опускается и хочетъ прикрыть Сухумова. Вотъ ужъ онъ низко, совсѣмъ низко. Сухумовъ хочетъ подняться съ постели и не въ состояніи, хочетъ вскрикнуть и не можетъ. Члены не дѣйствуютъ, голоса нѣтъ. А между тѣмъ онъ не спитъ, слышитъ, что недалеко отъ него въ комнатѣ храпитъ Поліевктъ. Потолокъ совсѣмъ опустился, но Сухумовъ чувствуетъ, что самъ онъ прошелъ сквозь этотъ потолокъ какъ-бы сквозь облако. Онъ слышитъ скрипъ двери и чувствуетъ шаги, наконецъ, видитъ, что мимо его постели двигаются его предки, о которыхъ онъ сейчасъ думалъ. Проходя мимо его кровати, они обращаются въ его сторону и смотрятъ на него, смотрятъ съ тѣми выраженіями лица, съ какими художники изобразили ихъ на портретахъ. Сухумовъ слышитъ даже ихъ голоса.

— Поскребышъ рода Сухумовыхъ… Безполезный отпрыскъ… — бормочетъ ему въ глаза съ сладенькой улыбкой мягкимъ полуженскимъ голосомъ родоначальникъ Сухумовыхъ въ атласномъ мундирѣ.

— А! Выродокъ Сухумовыхъ! — отчеканиваетъ павловскій адмиралъ.

— Вырожденіе, вырожденіе… — два раза сказалъ угрюмый прадѣдъ, хмуря брови и шлепая крупными губами.

Дойдя до стѣны, они стали уменьшаться въ объемѣ, слилисъ съ розетками обоевъ и какъ-бы скрылись въ нихъ, а розетки опять закружились, замелькали огнями радуги. Потолокъ сталъ спускаться вновь.

Сухумову становится необыкновенно тяжело. Ему до боли что-то давитъ грудь. Онъ пробовалъ вскрикнуть, но не могъ и чувствовалъ, что только стонетъ.

— Баринъ! Ваше высокородіе! Леонидъ Платонычъ! Очнитесь! — слышитъ онъ надъ собой голосъ и видитъ, что около постели его стоитъ камердинеръ и трогаетъ его за плечо.

Сухумовъ дѣлаетъ тяжелый вздохъ и произноситъ:

— Я не спалъ… Я все чувствовалъ… Но не могъ подняться… Какой у меня жестокій кошмаръ былъ!.. Дай халатъ… дай воды холодной…

Сухумовъ одѣлся и сѣлъ въ кресло, продолжая тяжело дышать. Онъ маленькими глотками пилъ воду.

— Не надо ни смотрѣть на эти портреты, ни разговаривать о нихъ и даже не думать, пока не поправлюсь и нервы совсѣмъ не окрѣпнутъ, — разсуждалъ Сухумовъ, снова укладываясь въ постель. — Да и дневникъ бабушки покуда слѣдуетъ куда-нибудь подальше запрятать.

Ночь имъ была проведена относительно спокойно.

Поліевктъ, инстинктивно догадываясь о содержаніи сновидѣній Сухумова, на утро, подавая ему молоко, участливо спросилъ:

— Покойнички съ портретовъ вамъ, Леонидъ Платонычъ, все снятся?

— Да… Неотвязчивый кошмаръ… Я даже чувствовалъ, что я не спалъ, когда это случилось, — неохотно отвѣчалъ Сухумовъ.

— Простите мое глупое разсужденіе, баринъ, продолжалъ Поліевктъ послѣ нѣкоторой паузы. — Простите… Но мнѣ кажется, что они у васъ панихидки просятъ. Лежать имъ трудно — вотъ они и просятъ.

— Что за вздоръ ты городишь! — огрызнулся на него Сухумовъ.

— Нѣтъ, иногда это бываетъ… А вѣдь попробовать не трудно. Ну, что панихидка? По здѣшнему мѣсту она стоитъ пустяки… Священникъ недалеко… А отслужите по старичкамъ панихидку — они и успокоятся.

Сухумовъ, молча, отвернулся отъ камердинера.

Подъ вечеръ пріѣхалъ докторъ Кладбищенскій.

— Ну, какъ вы себя чувствуете? — спросилъ докторъ, входя къ Сухумову холодный, съ раскраснѣвшимся отъ мороза и вѣтра лицомъ, съ мокрой отъ инея косматой бородой и подалъ ему руку.

Сухумовъ былъ радъ пріѣзду доктора и отвѣчалъ:

— Чувствую я себя сейчасъ не совсѣмъ плохо. У меня и аппетитъ кое-какой появился, и сонъ сталъ лучше, но прибавилось вотъ какое непріятное обстоятельство.

И Сухумовъ разсказалъ доктору о безпокоившихъ его снахъ, гдѣ дѣйствующими лицами являлись его предки.

Докторъ покачалъ головой и сталъ считать пульсъ у Сухумова, взявъ его руку.

— И знаете, докторъ. это были даже не сны, а кошмары какіе-то, — продолжалъ Сухумовъ. — Въ послѣднемъ случаѣ, то-есть вчера, я даже и не спалъ, кажется, потому что слышалъ какъ храпѣлъ мой человѣкъ, ночевавшій въ одной со мной комнатѣ.

— Ну, это вамъ только такъ показалось.

— Однакоже, я хотѣлъ вскрикнуть, хотѣлъ подняться, но голоса не было и были парализованы движенія.

— Гмъ… Это явленіе обыденное въ началѣ сна… Вѣдь случилось это вскорѣ послѣ того, какъ вы легли?

— Да. Но когда я легъ, я еще читалъ съ полчаса… Потомъ почувствовалъ утомленіе и отложилъ книгу…

— Все-таки въ началѣ сна. Такъ это и бываетъ. Кошмары всегда въ началѣ сна… Когда человѣкъ погружается въ болѣе глубокій сонъ, кошмары не бываютъ. Вы знакомы съ книгой Мори «Сонъ и сновидѣнія»?

— Нѣтъ.

— Ну, я вамъ дамъ прочесть. У меня есть русскій переводъ. Но дамъ тогда, когда нервы ваши хорошенько окрѣпнутъ. Теперь вамъ надо читать только что-нибудь легкое… У васъ библіотека есть послѣ бабушки. Посмотрите, не найдется-ли тамъ Диккенса. Вотъ и читайте. Диккенса, Теккерея… Да главное, о предкахъ-то своихъ не думайте, и на портреты ихъ не смотрите, и не разговаривайте объ нихъ. Вы не ходили послѣ случая, бывшаго при мнѣ, въ портретную комнату?