Николай Лейкин - В родном углу

«Ложь, ложь… Какая это ложь была, какъ я теперь припоминаю! Какая дѣланность! Все показное, все искусственное!» — негодовалъ онъ мысленно.

Онъ вспоминалъ о себѣ, онъ самъ былъ тогда весь проникнутъ ложью, вспоминалъ, что, не довольствуясь встрѣчей Новаго года у тетки, сейчасъ-же выскакивалъ въ половинѣ ужина изъ-за стола и летѣлъ, чтобы застать конецъ ужина у какой-нибудь другой вліятельной дамы и принести ей поздравленіе.

Но негодованіе Сухумова тотчасъ-же прошло, когда онъ обернулся къ сидѣвшей рядомъ съ нимъ въ саняхъ Раисѣ. Бойко бѣжали лошади по хорошей снѣжной дорогѣ. Полозья саней поскрипывали. Сухумову порошило въ лицо. Раиса взглянула на него однимъ глазомъ изъ-за платка и спросила:

— Что это вы задумались? Или дремлется?

— Прелесть моя, я любуюсь вами! Я въ восторгѣ отъ васъ! — воскликнулъ Сухумовъ и самъ испугался своего восклицанія.

— А это ужъ совсѣмъ нехорошо… Зачѣмъ такія слова? Говорите лучше что-нибудь другое… Говорите правду… — пробормотала она стыдливо.

— Я правду и говорю, Раиса Петровна. Эта правда вырвалась у меня изъ глубины души, — говорилъ Сухумовъ съ жаромъ, но вспомнивъ, что на козлахъ сидитъ работникъ, который слушаетъ его рѣчи, понизилъ голосъ и сталъ шептать ей:- Знаете, что я вамъ скажу? И эти слова будутъ искренней правдой. Встрѣча съ вами здѣсь въ деревнѣ прямо оживила меня, изнемогавшаго отъ моихъ физическихъ и… нравственныхъ недуговъ. Я пріѣхалъ сюда совсѣмъ никуда негоднымъ, расшатаннымъ человѣкомъ, а теперь я ожилъ! Я живъ!

Раиса сидѣла, опустя голову, и тихо отвѣчала:

— Не я васъ оживила, а докторъ Нектарій Романычъ. Ему и будьте благодарны.

— Нѣтъ, вы! Вы! Ваша прелестная, неиспорченная натура, дышащая правдой! — опять воскликнулъ Сухумовъ, не удержавшись, опять спохватился и тихо прибавилъ: — Доктору слава, но и вамъ спасибо, явившейся мнѣ здѣсь ангеломъ-цѣлителемъ.

Онъ схватилъ ея руку въ шерстяной вязаной перчаткѣ и жалъ ее. Она не отнимала руки и шептала:

— Говорить можете, но только это все напрасно…

А морозная пыль, вылетавшая изъ-подъ ногъ лошадей, такъ и забрасывала ихъ.

— Приходите ко мнѣ, приходите почаще, и вы совсѣмъ оживите меня, укрѣпите меня въ моемъ нравственномъ и физическомъ здоровьѣ, - говорилъ Сухумовъ Раисѣ. — Намъ нужно чаще видѣться, чаще… Вѣдь мы будемъ видѣться чаще?

— Да отчего-же… Конечно, вамъ скучно одному… Я понимаю васъ… — бормотала Раиса. — Да приходите и къ намъ почаще… Дяденька сколько разъ вспоминалъ… «Преферансъ-то, говоритъ, такъ и не разыграли»…

— Ахъ, да… Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь мы не разыграли преферансъ, который начали при моемъ первомъ визитѣ къ вамъ съ докторомъ, — вспомнилъ Сухумовъ. — Но я боюсь стѣснить васъ всѣхъ, — вотъ отчего я и хожу къ вамъ рѣдко. А вы, Раиса… вы дѣло другое… Если вы считаете неудобнымъ приходить ко мнѣ одной — ну, приходите съ Ивановой, приходите съ Хоботовой… Тащите вашего дядю…

— Ну, хорошо, хорошо. Мнѣ въ самомъ дѣлѣ васъ жалко, что вы совсѣмъ… какъ есть… одинокій человѣкъ, — сказала она. — Никого, никого у васъ, кромѣ старика-камердинера… А онъ такой страшный у васъ.

— Это только видъ у него такой суровый, а онъ добрый, преданный человѣкъ. А вы приходите почаще, хорошая моя, правдивая моя…

— Что это какъ вы упрашиваете! Мнѣ даже совѣстно слушать. Я вѣдь сказала вамъ, что буду приходить, но приходите и вы… Если тетка занята, вы не обращайте на нее вниманія, когда придете. Она всегда занята… Дѣти, стряпня да и хозяйство… У насъ только слава, что кухарка есть… А какая она кухарка? Я тоже ей помогаю во всемъ, но я стряпать не умѣю, какъ отецъ Рафаилъ любитъ. Хотѣлъ онъ мнѣ выписать повареную книгу, чтобы я по повареной книгѣ… но только сбирается. У васъ нѣтъ повареной книги въ библіотекѣ? — спросила Раиса.

— Очень можетъ быть, что и есть у бабушки въ библіотечныхъ шкапахъ… Навѣрное даже есть… Приходите поискать. Приходите завтра-же… — говорилъ Сухумовъ. — Завтра, очень можетъ быть, привезутъ съ почты какой-нибудь одинъ изъ толстыхъ журналовъ, на которые я для васъ подписался.

— Да вѣдь не для меня одной, а для всѣхъ… И для другихъ… — возразила Раиса.

— Для васъ… только для васъ… Все остальное для меня… обстановка и ничего больше.

— Ну, какъ-же для меня одной… Говорите о правдѣ, а сами что?.. Мнѣ даже совѣстно слушать отъ васъ такіе комплименты… Вѣдь это называется — комплименты…

— Раиса Петровна! Это не комплименты, а правда… чистѣйшая правда! Клянусь вамъ, что правда! — воскликнулъ Сухумовъ, забывъ о прислушивавшемся къ ихъ рѣчамъ возницѣ.

— Странно, что вы считаете меня за такую особенную, если это правда. А я самая обыкновенная.

— Богъ ты мой, да вотъ за это-то вы мнѣ и нравитесь, что вы самая обыкновенная! Безъ прикрасъ. Обыкновенная, безъискусственная, цѣльная натура!

— Ахъ, какія похвалы! Даже слушать совѣстно! — тихо бормотала Раиса, а сама рдѣла отъ удовольствія.

Онъ опять взялъ ея руку въ шерстяной перчаткѣ и долго держалъ въ своей рукѣ. Она не отнимала руки, но говорила:

— Послушайте… Зачѣмъ это вы?.. Такъ не надо, такъ нехорошо.

Вотъ и Сухумовка. При свѣтѣ звѣздъ обозначились темные силуэты церковныхъ главъ. Въѣзжали на церковную площадь. Вотъ и фонарь, горящій на воротахъ постоялаго двора лавочника Неумытова. Сейчасъ будетъ училище. Сухумовъ и Раиса пріѣхали раньше семьи учителя. Черезъ площадь виднѣлся домъ причта и въ окнѣ мелькалъ маленькій огонекъ.

— Меня ждутъ… Это должно быть лампочка въ сѣняхъ… — проговорила Раиса.

— Я васъ до самыхъ дверей провожу и сдамъ съ рукъ на руки, — сказалъ Сухумовъ и дрожалъ, какъ въ лихорадкѣ.

Онъ замышлялъ что-то.

— Къ священнику? — спросилъ его возница, поровнявшись съ училищемъ. — Или въ училище?

— Да, да… Къ священнику.

Вотъ и крыльцо въ домѣ священника. Въ сѣняхъ сквозь оконце брезжился свѣтъ лампочки. Лошади остановились.

— Ну, прощайте… Спасибо вамъ… — сказала Раиса, вылѣзая изъ саней.

— Нѣтъ, нѣтъ. Я васъ провожу въ сѣни. Гусаръ залаетъ, вамъ отворятъ, тогда я и удалюсь.

Они вошли въ сѣни. Въ сѣняхъ коптѣла маленькая жестяная лампочка. Заслышавъ шаги въ сѣняхъ, чуткая собака Гусаръ залаяла изъ прихожей. Раиса хотѣла взяться за ручку звонка.

— Погодите… Два слова… — пробормоталъ Сухумовъ, обхватилъ Раису за шею, прижалъ къ себѣ и запечатлѣлъ на лицѣ ея поцѣлуй…

Она вздрогнула, не отдала поцѣлуя, отшатнулась и прошептала:

— Зачѣмъ-же это? Этого ужъ совсѣмъ-бы но надо… Нехорошо…

— Не утерпѣлъ… Простите… Это дерзость, но я заглажу ее… Скоро заглажу… — слышалось изъ устъ Сухумова.

Раиса звонилась. Гусаръ лаялъ. Слышны были шаги босыми ногами. Отворила босая работница въ рубахѣ и кацавейкѣ, накинутой на голову. Раиса юркнула въ прихожую.