Николай Лейкин - В родном углу

Домой къ себѣ онъ пріѣхалъ какъ въ пустыню. Никогда ему не было такъ скучно дома съ перваго дня поселенія въ деревнѣ, какъ сегодня. Словоохотливая жена хромого повара Феклиста, Ульяна, которая теперь была приглашена на должность ключницы и горничной, прибирала что-то въ буфетѣ въ столовой. Когда Сухумовъ заглянулъ туда, она сказала ему привѣтливо:

— Недолго-же вы, баринъ, гулять изволили, а погода сегодня такая чудесная. Впрочемъ, компаніи-то вамъ здѣсь совсѣмъ нѣтъ, скучно вамъ, — прибавила она.

Сухумовъ промолчалъ.

— И сегодня одни за обѣдомъ кушать будете? Одинъ приборъ поставить? — спросила она.

— Вы-же вѣдь видите, что я одинъ… и понимаете, что мнѣ ждать некого, — рѣзко отвѣтилъ ей Сухумовъ и ему показалось, что она какъ-бы подсмѣивалась надъ нимъ этими вопросами.

Онъ прошелъ въ кабинетъ. Камердинеръ Поліевктъ слѣдовалъ за нимъ по пятамъ.

— Можетъ быть, сапожки снять желаете и туфельки надѣть? — приставалъ онъ къ нему.

— Зачѣмъ? Съ какой стати? Ты вѣдь знаешь, что передъ обѣдомъ мнѣ придется на дворѣ моціонъ дѣлать, стало-быть, снова переодѣваться въ сапоги? — опять также раздраженно сказалъ ему Сухумовъ. — Затопи каминъ и дай мнѣ мой пиджакъ.

Онъ сбросилъ съ себя визитку, въ которой ѣздилъ къ учителю и надѣлъ гороховаго цвѣта охотничьяго покроя пиджакъ, который носилъ всегда дома.

Каминъ запылалъ. Сухумовъ развернулъ первую попавшуюся книгу и подсѣлъ къ нему въ креслѣ, приготовляясь читать, хотя читать ему вовсе не хотѣлось. Онъ обвелъ взоромъ стѣны своего обширнаго кабинета и съ грустью сказалъ вслухъ:

— Пустыня!

Раздались шаги. Вошелъ садовникъ, молодой парень съ корзиной цвѣтовъ, поклонился барину и сталъ ставить на подоконники горшки съ распустившимися гіацинтами.

— Новинку вашему высокородію принесъ… Къ Рождеству-то и къ Новому году не удалось выгнать, солнца мало было. А вотъ теперь — пожалуйте… Воспареніе запаха обширное.

— Спасибо, спасибо, — проговорилъ Сухумовъ и поднялся посмотрѣть и понюхать гіацинты.

— Ну, къ чему это все, если я совершенно одинъ? Для чего эти цвѣты въ моемъ одиночествѣ? — спросилъ онъ самъ себя вслухъ, горько усмѣхнувшись, и почувствовалъ, что горловая спазма сжала его гортанные хрящи.

Онъ отошелъ отъ подоконника къ письменному столу, задумался, затѣмъ стукнулъ кулакомъ по столу и воскликнулъ:

— Жениться надо! Иначе это не жизнь, а одиночное заключеніе!

Слѣдующимъ днемъ было воскресенье. Приходился канунъ Крещенскаго сочельника. Сухумовъ все еще не видѣлся съ Раисой съ кануна Новаго года. Тоска на него напала ужасная.

Онъ буквально не находилъ себѣ мѣста. Ему не читалось, ничего не хотѣлось дѣлать. Сеансы моціона не исполнялись имъ и у него даже пропалъ аппетитъ. Онъ тосковалъ о Раисѣ, а къ священнику ѣхать считалъ почему-то неудобнымъ и все ждалъ ее къ себѣ.

«Сердится, сердится, — повторялъ онъ про себя съ грустью. — Теперь ужъ, можетъ быть, я встрѣчу отъ нея и враждебныя ко мнѣ отношенія».

У Сухумова появились даже неврастеническіе припадки, совсѣмъ было уже исчезнувшіе. Вчера онъ рано легъ спать, но долго не могъ заснуть. Началось сердцебіеніе и онъ, не взирая на запретъ доктора, прибѣгнулъ къ пріему валерьяновыхъ капель съ экстрактомъ ландышей, дабы успокоить себя.

Утромъ въ воскресенье онъ рѣшилъ на нейтральной почвѣ увидѣться съ Раисой и поѣхалъ въ церковь къ обѣднѣ. Разсчитывая, что она поетъ на клиросѣ въ хорѣ учениковъ учителя Иванова, онъ протискался сквозь толпу мужиковъ, невыносимо пахнувшихъ полушубками и прогорклымъ масломъ, которымъ были смазаны ихъ головы, и всталъ передъ самыми царскими вратами, заглядывая на клиросъ, но Раисы на клиросѣ не было.

«Опять незадача! — проскрежеталъ онъ зубами. — Больна она, что-ли?»

Сухумовъ пріѣхалъ къ концу обѣдни. Отецъ Рафаилъ, завидя его изъ алтаря, тотчасъ-же выслалъ ему большую просфору со сторожемъ. Принявъ просфору, Сухумовъ далъ ему нѣсколько мелочи на чай и спросилъ:

— А матушки Настасьи Сергѣвны здѣсь въ церкви нѣтъ?

— Въ своемъ излюбленномъ уголкѣ стоять изволятъ, около свѣчной выручки, — почтительно отвѣчалъ сторожъ.

— А Раиса Петровна?

— Племянницы нѣтъ-съ. Племянница не пожаловала.

— Больна она?

— Не слыхать было, чтобы больны. Нѣтъ-съ… Вчера вечеромъ онѣ къ учителю ходили. Я видѣлъ.

«Прозѣвалъ, ворона! Вотъ когда надо было мнѣ къ учителю-то съѣздитъ, а я дома сидѣлъ и мучился», — выбранилъ Сухумовъ себя мысленно, постоялъ еще минуты три въ церкви и тотчасъ-же уѣхалъ домой.

«Господи, хотя-бы докторъ явился, хоть-бы дуракъ учитель Ивановъ пришелъ! Все-таки мнѣ не было-бы такъ тяжело», — думалъ онъ, садясь за столъ завтракать.

Послѣ завтрака, чтобы хоть сколько-нибудь разсѣяться, онъ рѣшилъ съѣздить къ предсѣдателю уѣздной земской управы Родимцеву съ визитомъ и познакомиться, для чего велѣлъ приготовить лошадей. Лошади были совсѣмъ уже готовы и позвякивали бубенчиками около крыльца, какъ въ спальню къ Сухумову вошелъ старикъ-камердинеръ и доложилъ, улыбаясь:

— Вы со двора, а къ вамъ гостья… Вотъ и помѣшаютъ вашему катанью.

Сухумова сразу ударило въ краску и онъ вздрогнулъ.

— Кто такая? — быстро спросилъ онъ.

— Да поповская племянница. Прикажете принять?

— Да конечно-же! Развѣ можно объ этомъ спрашивать! Зови, зови скорѣй! — закричалъ Сухумовъ и самъ бросился навстрѣчу Раисѣ, съ которою столкнулся въ прихожей. — Милая моя, добрая, хорошая! Какъ я радъ васъ видѣть! Пойдемте, пойдемте скорѣй въ кабинетъ! — восклицалъ онъ радостно, забывъ, что тутъ стоитъ Поліевктъ, схватилъ Раису за обѣ руки и повелъ ее изъ прихожей въ комнаты.

«Одна? Зачѣмъ-же одна? Отчего не съ Ивановой»?

Онъ былъ въ восторгѣ и не зналъ, что говорить. А въ головѣ его мелькало: «забыла… не сердится на поцѣлуй… Иначе-бы не пришла»…

— Вы одна? — задалъ онъ вопросъ Раисѣ.

— Одна, — отвѣчала она спокойно, снимая съ головы пуховый платокъ и шапочку и кладя ихъ на столъ.

— Голубка моя! И не побоялась придти ко мнѣ, дерзкому! — восторгался Сухумовъ.

— Чего-же мнѣ бояться-то?.. Если за прошлый разъ, то вѣдь вы ужъ дали обѣщаніе, что загладите свою вольность и будете скромнымъ. Что-же, я вѣрю вамъ…

«Вотъ какъ она поняла мое выраженіе „заглажу!“ — пронеслось у него въ головѣ. — Да это ангелъ по своей наивности и простотѣ! А я-то, я-то мучился и дѣлалъ догадки!..»

— Садитесь… Садитесь пожалуйста… Раисочка… Вотъ здѣсь въ креслѣ будетъ удобнѣе… — предлагалъ ей Сухумовъ, усаживая въ спокойное кресло и спросилъ:- Вы не разсердились, что я васъ такъ фамильярно назвалъ Раисочкой?!

— Какъ ни зовите, лишь хлѣбомъ кормите, — дала она отвѣтъ тривіальной поговоркой.