Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

Св. Георгій жилъ въ тридцатыхъ годахъ нашего вѣка и былъ еще молодъ, когда смерть постигла его неожиданно. Онъ долго служилъ сеисомъ 28у богатыхъ турокъ. Турки его любили за его тихій и серьезный нравъ.

Въ Янинѣ одинъ ходжа, увидавъ разъ, что онъ исполняетъ христіанскіе обряды, по злобѣ (а можетъ быть и по ошибкѣ) обвинилъ его въ томъ, что онъ не христіанинъ от рожденія, но мусульманинъ, измѣнившій исламу. Георгій еще наканунѣ былъ смущенъ предчувствіемъ и, ужиная вечеромъ съ семьей, всталъ вдругъ изъ-за стола и, воскликнувъ печально, что судьба его скоро свершится, вышелъ вонъ.

Въ странѣ тогда царствовалъ ужасный безпорядокъ. Паша былъ безсмысленъ и жестокъ. Георгія судили; убѣждали и лаской, и угрозами отречься отъ Христа, заключали въ тюрьму, били, давили ему грудь большимъ камнемъ, наконецъ, повѣсили и приставили къ тѣлу стражу. Одинъ изъ низамовъ осмѣлился изъ кощунства выстрѣлить въ висящій трупъ мученика; но внезапный свѣтъ, который разлился вокругъ священнаго тѣла, привелъ и его самого и всѣхъ товарищей его въ такой ужасъ, что они покинули свой постъ, бѣжали оттуда и клялись начальству своему, что этотъ убитый человѣкъ святъ и угоденъ Богу…

Въ маленькой церкви на дворѣ митрополіи стоитъ его высокая мраморная гробница. Надъ нею, на стѣнѣ изображены судъ и страданія святого.

И когда видишь на этихъ простыхъ и неискусныхъ картинахъ столько правды, когда видишь молодого сеиса, одѣтаго не въ хитонъ или древнюю тогу, а въ ту самую одежду, въ которой тутъ же стоятъ и молятся и янинскіе и сельскіе наши люди, когда видишь, что солдаты турецкіе, которые кладутъ тяжелый камень на грудь герою вѣры и стрѣляютъ въ его удавленный трупъ, тоже одѣты въ нынѣшнюю европейскую, низамскую одежду, когда смотришь на все это внимательно, тогда дѣйствіе на душу христіанина становится еще живѣе и глубже… Видишь тогда и чувствуешь ясно, что для великихъ примѣровъ нѣтъ намъ, грекамъ, нужды обращаться къ вѣкамъ Діоклетіана или первыхъ сарацинскихъ нашествій; и что вчерашній день нашей Восточной церкви такъ же великъ, какъ и глубокая древность.

Мы приложились къ мраморной ракѣ и отслужили параклисъ 29за здравіе наше и всей семьи.

Бѣлый домикъ, въ которомъ живетъ почти у выѣзда изъ города сынъ святого, такъ и зовется домикъ св. Георгія. Онъ не очень малъ и не старъ съ виду. Покои его чисты и просторны; диваны турецкіе въ пріемной покрыты простымъ и толстымъ льнянымъ полотномъ домашней работы, бѣлымъ съ голубыми полосками. Одна большая комната увѣшана иконами и лампадами, какъ церковь; въ нее, такъ же какъ и въ придѣлъ митрополіи, заходятъ люди вспомнить о мученикѣ и помолиться и жертвуютъ что-нибудь на свѣчи и масло для лампадъ; частью, вѣроятно, и на нужды семьи. Хозяинъ и молодая стыдливая красавица, жена его, приняли насъ съ великимъ почтеніемъ и лаской. Мы молились и пили у нихъ кофе. Мнѣ очень понравилось у нихъ все; но отецъ мой думалъ иначе.

Вышедши изъ дома на улицу, онъ съ сожалѣніемъ сказалъ мнѣ:

— Если бы меня сподобилъ Богъ родиться сыномъ святого или мученика, я бы никогда не женился, а постригся бы смолоду въ иноки и жилъ бы одинъ или съ почтеннымъ старцемъ какимъ-либо въ этомъ домѣ. Такъ было бы гораздо пристойнѣе!

Подумавъ и я согласился, что отецъ былъ правъ.

Всѣ эти воспоминанія кровавыхъ событій, видъ всѣхъ этихъ мѣстъ, еще хранящихъ столько живыхъ и неостывшихъ слѣдовъ прежняго порядка, были бы, конечно, страшны, если бы думать о нихъ глубоко; и точно, позднѣе я не разъ, вспоминая о первыхъ прогулкахъ моихъ съ отцомъ по Янинѣ, содрогался и снова благословлялъ Россію, которая побѣдами своими смирила гордость турокъ и достигла того, что съ ними теперь не только можно жить, но и любить ихъ можно иногда сердечно; ибо до тѣхъ поръ, пока не возбуждено въ нихъ религіозное чувство до изступленія, до пожирающаго пламени, они добры, уступчивы, великодушны, ласковы…

Я готовъ сознаться, что многіе изъ нихъ по прекраснымъ свойствамъ души, по добротѣ и милосердію стоятъ гораздо выше насъ… Если бы ты былъ иностранецъ, я бы не сказалъ тебѣ этого; но зачѣмъ я буду скрывать правду отъ грека?

Все это, и хорошее и худое про турокъ, я обдумалъ гораздо позднѣе… А тогда я, гуляя съ отцомъ по городу, смотрѣлъ на все то разсѣянно, то внимательно; слушалъ разсказы про Али-пашу, про столькія убійства, грабежи, про всѣ эти войны, набѣги и казни; но слушалъ такъ, какъ будто бы я читалъ занимательную книгу. Особеннаго страха я не чувствовалъ даже и на улицѣ. Мы встрѣчали довольно много ходжей въ чалмахъ и янинскихъ беевъ съ суровыми выразительными глазами: я взглядывалъ на нихъ и робко, и внимательно, мгновенный страхъ овладѣвалъ мною; но отецъ шепталъ мнѣ, что всѣ янинскіе турки потому и фанатики, что ихъ мало, что грековъ много, что граница свободной Жады близка, и гордость смѣнила въ моемъ сердцѣ тотчасъ минутное это движеніе страха. Встрѣчались намъ солдаты цѣлыми партіями: они шли, тяжело ступая по мостовой и бряцая доспѣхами; отецъ провожалъ ихъ полунасмѣшливо глазами и говорилъ: «Какъ мало у нихъ здѣсь войска, у бѣдныхъ!» И мы шли спокойно дальше; встрѣчались чиновные турки; мы имъ почтительно уступали дорогу, и нѣкоторые изъ нихъ намъ вѣжливо кланялись.

Чего жъ мнѣ больше? Что́ мнѣ нужно? Живи, Одиссей, веселись, мой бѣдный, и будь покоенъ!

И что́ я буду дѣлать противъ турокъ, чтобы мнѣ такъ бояться ихъ? Уступить дорогу я съ радостью всегда уступаю; поклониться имъ не трудно… На войну противъ нихъ я никогда не рѣшусь итти, думалъ я, избави Боже… И гдѣ война? Гдѣ казни? Гдѣ ужасы? Гдѣ кровь? Городъ попрежнему, какъ въ первый день пріѣзда нашего, все такъ же тихъ и миренъ; предмѣстья его всѣ въ садахъ веселыхъ; за предмѣстьями, въ обѣ стороны, такъ кротко зеленѣетъ узкая и длинная долина… Осенніе дни ясны и теплы. Люди всѣ спокойно заняты работой и дѣлами; грековъ такъ много, и между ними столько отважныхъ молодцовъ; у столькихъ въ домѣ есть оружіе, у столькихъ за поясомъ или въ обуви спрятанъ острый ножъ; турокъ меньше; синія горы свободныхъ эллинскихъ предѣловъ близки… И еще ближе вѣетъ надъ высокою каменною стѣной трехцвѣтный русскій флагъ…

Благовъ! Благовъ, мой милый! О, мой молодчикъ! Гдѣ ты? Возвратись скорѣй, мой молодой и красивый эффенди! У тебя въ домѣ, подъ сѣнью русскаго орла, я не боялся бы и самого грознаго султана! Я не ужаснулся бы и его царскаго гнѣва подъ твоею защитой!

Г. Благовъ все еще не возвращался, и скоро мы получили извѣстіе, что онъ уѣхалъ въ Македонію для свиданія съ другимъ консуломъ русскимъ, и неизвѣстно, когда возвратится. «Посмотримъ, что́ задумала еще Россія?» говорили люди. «Прежде она все съ обнаженнымъ мечомъ надъ Турціей стояла, а теперь за развалинами Севастопольскими прилегла и въ подзорную трубку смотритъ».