Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

Въ дѣлахъ же имъ самимъ правилъ диванъ-эффендиси 32Ибрагимъ-бей, его зять.

Гайдуша, которая знала все на свѣтѣ, разсказывала намъ о томъ, какъ женился Ибрагимъ-бей на дочери Рауфъ-паши. Она была въ большой дружбѣ съ арабкой, служанкой Ибрагима, и отъ нея узнавала все, что́ ей было угодно.

Рауфъ въ то время, когда въ первый разъ встрѣтилъ Ибрагима, не былъ еще пашою, но занималъ уже значительную и выгодную должность. Онъ пріѣхалъ на короткое время въ Стамбулъ. Тамъ, однажды, пришелъ къ нему по дѣлу отца своего молодой мальчикъ турокъ, софта 33. Ему было всего пятнадцать лѣтъ. Рауфъ-эффенди въ эту минуту былъ голоденъ, и домъ его былъ далеко отъ той канцеляріи, въ которой онъ сидѣлъ. Онъ обратился къ другимъ туркамъ, сидѣвшимъ съ нимъ, и сказалъ: «Знаете ли, что я бы дорого далъ теперь за простую головку свѣжаго луку и за кусокъ хлѣба!»

Не успѣлъ онъ произнести эти слова, какъ маленькій и умный софта Ибрагимъ досталъ изъ кармана своего головку луку и большой кусокъ хлѣба, завернутый въ чистую бумагу; вынулъ ножикъ, разрѣзалъ лукъ, положилъ его на хлѣбъ и съ низкимъ поклономъ поднесъ его Рауфъ-эффенди. Рауфъ-эффенди воскликнулъ: «Вотъ умъ!» приласкалъ Ибрагима, далъ ему денегъ, устроилъ очень скоро дѣло его отца и взялъ его потомъ къ себѣ. Отецъ Ибрагима былъ бѣденъ, дѣтей имѣлъ много и сказалъ Рауфу: «Господинъ мой! У меня есть другія дѣти. Ибрагимъ больше не принадлежитъ мнѣ. Онъ твой. Хочешь имѣть его сыномъ, воля твоя; хочешь имѣть его рабомъ послѣднимъ, и на то твоя воля».

Рауфъ-эффенди скоро сталъ пашою. Мальчикъ подавалъ ему долго чубуки и наргиле и вмѣстѣ съ тѣмъ переписывалъ ему разныя бумаги и письма, прилежно читалъ и учился, исполнялъ всякія порученія. Рауфъ-паша, хотя и держалъ его болѣе какъ сына, чѣмъ какъ слугу, но Ибрагимъ самъ старался служить ему, и когда Рауфъ возвращался усталый домой, Ибрагимъ не позволялъ черному рабу снимать съ него сапоги. «Ты не умѣешь!» говорилъ онъ, бросался на колѣни самъ передъ Рауфомъ и снималъ съ покровителя своего сапоги такъ ловко, такъ нѣжно дергалъ чулки за носокъ, чтобъ они отстали отъ разгоряченныхъ и усталыхъ подошвъ, такъ хорошо надѣвалъ туфли, что Рауфъ-паша говорилъ за глаза про него съ наслажденіемъ: «Не видалъ я еще человѣка, который бы такъ сладко снималъ сапоги, какъ этотъ маленькій Ибрагимъ!»

И наргиле, раскуренный милымъ Ибрагимомъ, и чубукъ, набитый имъ, и кофе, поданный иногда имъ съ умильнымъ взглядомъ и поклономъ, казались для Рауфа-паши слаще, чѣмъ наргиле и чубукъ и кофе, поданные другимъ кѣмъ-нибудь, и бумага, написанная Ибрагимомъ, была всегда для Рауфа умнѣе и красивѣе, чѣмъ бумага, написанная другимъ писаремъ.

Между тѣмъ у Рауфа-паши росла единственная дочь. Она была немного моложе Ибрагима. Ростомъ она была высока и стройна; имѣла большіе и красивые глаза, но лицо ея было немножко рябовато. Скоро она уже перешла за тѣ года, въ которые вообще и христіанки и мусульманскія дѣвушки выходятъ замужъ; ей было уже около двадцати лѣтъ. Рауфъ-паша былъ богатъ, дочь была единственная, онъ прочилъ ее за Ибрагима и не торопился сватать ее.

Однажды паша призвалъ дочь и сказалъ ей: «Пора тебя замужъ отдать». Потомъ онъ повелъ ее въ одну комнату, изъ которой было окошко въ другое жилье, закрытое занавѣской. Онъ поднялъ занавѣску и сказалъ: «Смотри, вотъ тебѣ мужъ». Въ той комнатѣ, на диванѣ, сидѣлъ Ибрагимъ и читалъ книгу. Ему тогда было двадцать два года. Онъ былъ очень бѣлъ, черноокъ и чернобровъ, но слишкомъ блѣденъ и худъ. Дочь паши, живя съ нимъ въ одномъ домѣ, хотя и на разныхъ половинахъ, конечно, не разъ видала его и прежде. Турчанки все видятъ и знаютъ все то, что́ имъ нужно или хочется знать. Она отвернулась съ досадой и сказала: «заифъ-деръ» (слишкомъ слабъ, нѣженъ или худъ). Паша возразилъ ей на это: «Онъ еще почти дитя. Съ годами пополнѣетъ. Ты богата и отецъ твой паша; если я отдамъ тебя за сына паши или бея богатаго, что́ будетъ? Богъ одинъ знаетъ. Можетъ быть онъ уважать тебя не станетъ и всякое зло ты отъ него увидишь. Я старъ и умру: кто защититъ тебя? Ибрагима же мы нашего знаемъ, и онъ будетъ вѣчныя молитвы Богу возсылать за счастье, которое Онъ въ тебѣ ему послалъ!»

Дочь согласилась тогда, и такимъ образомъ Ибрагимъ сталъ зятемъ паши, сталъ беемъ. Предсказанія отца сбылись. Ибрагимъ очень пополнѣлъ, и такъ какъ ростомъ онъ былъ всегда высокъ, то самолюбивой женѣ теперь на наружность его жаловаться нельзя. Она смѣло можетъ любоваться имъ изъ-за рѣшетокъ своего окна, когда онъ ѣдетъ верхомъ по улицѣ, окруженный пѣшими слугами; и я любовался на него; вскорѣ послѣ пріѣзда нашего въ Янину я встрѣтилъ его на Крѣпостномъ мосту. Лошадь подъ нимъ была сытая и прекрасная, самъ онъ былъ дороденъ и красивъ, бурнусъ на немъ былъ хорошій, изъ тонкаго сукна, съ башлыкомъ и кистями. Лошадь слегка играла подъ нимъ, медленно и гордо выступая. Я позавидовалъ.

Занявъ при тестѣ своемъ должность «диванъ-эффендиси», Ибрагимъ-бей, къ сожалѣнію, сталъ слишкомъ гордъ и заносчивъ. Онъ обращался съ богатыми и почтенными христіанами гораздо суше и надменнѣе, чѣмъ простой и опытный паша, его тесть; бѣдныхъ нерѣдко и билъ своею рукой въ самомъ конакѣ. Онъ полюбилъ роскошь; держалъ много слугъ и лошадей, купилъ карету, которая по нашимъ горнымъ дорогамъ вовсе не могла проѣхать и ее отъ морского берега до Янины, на половину разобранную, несли носильщики на плечахъ за огромную цѣну. Самъ онъ щеголялъ; двоихъ мальчиковъ своихъ онъ одѣвалъ въ бурнусы изъ чернаго сукна, расшитые золотомъ: ковры дорогіе заказывалъ, безцѣнные коврики, шитые золотомъ по атласу, для праздничной молитвы въ мечетяхъ при парадѣ; заказывалъ много вещей серебряныхъ, нашей тонкой янинской работы.

Отцу моему (которому все это необходимо было знать для его дѣлъ) пріятели скоро объяснили, что Рауфъ-паша самъ взятокъ не беретъ въ руки, но что беретъ ихъ иногда диванъ-эффенди, а иногда тотъ самый Сабри-бей, который такъ плѣнилъ меня своею образованностью. Они дѣлятся оба потомъ съ пашою. Ибрагимъ-бей былъ по-восточному очень образованъ и писалъ даже хорошіе турецкіе стихи, но европейскихъ языковъ не зналъ ни онъ, ни паша. Поэтому Сабри-бей былъ имъ обоимъ очень нуженъ; Сабри зналъ хорошо по-французски и по-гречески; почти всѣ дѣла иностранныхъ подданныхъ или шли черезъ его руки, или, по крайней мѣрѣ, не обходились безъ его вліянія. Всѣ ноты и отношенія консуламъ, которыя часто писались по-французски, сочинялъ Сабри-бей; почти всѣ переводы на турецкій языкъ дѣлалъ онъ. И сверхъ того, онъ своею уклончивостью и вкрадчивостью достигалъ нерѣдко бо́льшаго, чѣмъ зять паши своею гордостью и гнѣвомъ. Зять паши на людей простыхъ, нерѣдко, какъ я сказалъ ужъ, поднималъ руку въ самомъ канакѣ; Сабри-бей никогда никого не билъ. Зять паши, кромѣ митрополита и двухъ или трехъ самыхъ важныхъ старшинъ, никому изъ христіанъ визитовъ не дѣлалъ и не платилъ. Сабри-бей знакомился со всѣми. Въ самыхъ простыхъ рѣчахъ и обычныхъ восклицаніяхъ между ними была большая разница; и тотъ и другой въ разговорѣ обращались нерѣдко къ собесѣднику со словомъ: «эффендимъ!» (господинъ мой!), но какъ говорилъ одинъ и какъ произносилъ это слово другой!