Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

Оттуда мы пошли въ русское консульство.

Г. Благовъ нанималъ огромный и прекрасный домъ одного турецкаго бея. На обширномъ зеленомъ дворѣ, окруженный высокою толстою и древнею стѣной, по которой какъ бы деревьями разрастался темный и величественный плющъ, этотъ домъ показался мнѣ царскимъ жилищемъ. Широкая новая галлерея, вся въ стеклахъ, два изящныхъ выступа съ комнатами по бокамъ, лѣстница каменная, просторная, на верхній этажъ; мраморными плитами выложенныя нижнія стѣны… За домомъ садъ хорошій.

Внутри было еще лучше; на этотъ разъ мнѣ пришлось видѣть только канцелярію, въ которой, несмотря на праздничный день, занимался г. Бакѣевъ спѣшными дѣлами.

Увидавъ насъ, г. Бакѣевъ всталъ, пожалъ руку отцу, ласково поклонился мнѣ и предложилъ намъ сѣсть.

Отецъ спросилъ у него, доволенъ ли онъ тѣми статистическими свѣдѣніями, которыя онъ составилъ въ Загорахъ по желанію г. Благова?

— Свѣдѣнія? — спросилъ г. Бакѣевъ, какъ бы разсѣянно. — Извините, я не понимаю. Вы знаете, такое обиліе дѣлъ.

— Тетради, которыя… — сказалъ отецъ.

— Ахъ, да, тетрадки!.. Да!.. Извините, помню, помню. Но что́ дѣлать, я не успѣлъ посмотрѣть. Знаете, управленіе очень трудно… Впрочемъ, я увѣренъ, что ваши свѣдѣнія прекрасны.

На видъ, если хочешь, г. Бакѣевъ былъ еще болѣе консулъ, чѣмъ Благовъ. Очень рослый, полный, хотя и очень еще молодой, онъ при всемъ этомъ былъ и лицомъ чрезвычайно красивъ; еще красивѣе Благова. Глаза его, черные большіе и выразительные, одни уже могли бы украсить и облагородить всякую физіономію. Въ одеждѣ его не было ничего фантастическаго, какъ у Благова; но онъ одѣтъ былъ щегольски и по послѣдней модѣ.

Всѣ движенія Бакѣева были тихи и величественны, какъ у трагическаго актера; и глядѣлъ онъ въ лицо собесѣднику, мнѣ казалось, какъ будто бы несравненно лукавѣе, чѣмъ его начальникъ.

Г. Бакѣевъ угостилъ насъ сигарами и кофе и сказалъ еще, что не прочь отъ скуки провести сегодня день на островѣ вмѣстѣ съ отцомъ и бѣднымъ докторомъ (такъ онъ называлъ Коэвино, — бѣдный! ).

Потомъ онъ началъ разспрашивать отца о Загорахъ. Говорилъ онъ обо всемъ какъ будто осторожно и загадочно, а пожалуй, что и безтолково (но такъ я понялъ съ теченіемъ времени; въ первый же разъ я принялъ это за высшую дипломатію и образованность).

— А! Загоры? Загоры? Да, Загоры! А скажите, прошу васъ: Франга́десъ — это въ Загорахъ?

— Это наше село, государь мой, — сказалъ отецъ.

— А, это ваше село! Самое ваше?.. То-есть оно вамъ принадлежитъ?.. Вамъ самимъ?

— Нѣтъ, какъ можно, г. управляющій. Это село большое, богатое, свободное; я одинъ изъ простыхъ жителей его — больше ничего.

— Житель… А… Житель… Прекрасно… Франга́десъ?.. Франга́десъ? Тутъ что-нибудь франки въ древности… Вѣроятно! А позвольте еще спросить: Нега́десъ — это тоже Загоры?

— Тоже Загоры, г. управляющій.

— Тоже Загоры. И Линьядесъ тоже Загоры?

— И Линьядесъ принадлежитъ къ нашему округу. Наши Загоры, г. управляющій, имѣютъ издревле особыя права; у насъ нѣтъ вовсе турокъ и турецкаго начальства. Наши Загоры можно бы назвать особою маленькою республикой подъ властью султана и въ прямой зависимости отъ янинскаго паши.

— Да, это извѣстно, — сказалъ равнодушно г. Бакѣевъ. — Загоры? Загоры? славянское имя. Впрочемъ, это я такъ… Что́ значитъ имя? Пустой звукъ. Здѣсь все греки… Франга́десъ, Нега́десъ, Линьядесъ… Да, у одного изъ нашихъ подданныхъ въ селеніи Нега́десъ есть дѣло… Прескучное! Такъ вотъ какъ, вы изъ Франга́деса… А кстати о тяжбахъ. Мнѣ докторъ Коэвино сказалъ, что вы знакомы коротко съ тяжбой здѣшнихъ огородниковъ съ туркомъ Абдурраимомъ-эффенди, который… Это дѣло идетъ о землѣ, которая простирается… вплоть… почти вплоть… До чего она вплоть, м-сье Бостанджи-Оглу?

Бостанджи-Оглу былъ молодой писецъ русскаго консульства; онъ, въ отсутствіе настоящаго драгомана, который уѣхалъ съ Благовымъ, замѣнялъ драгомана. На вопросъ г. Бакѣева Бостанджи-Оглу отвѣтилъ, что земля эта идетъ «вплоть до стѣны и дома еврея Менахема Варуха».

— Да, да, Варуха, — сказалъ г. Бакѣевъ. — Вотъ и прекрасно. Вы знаете, значитъ, коротко эту плачевную исторію, этотъ образецъ, одинъ изъ безчисленныхъ образцовъ здѣшнихъ притѣсненій и страданій… Это ужасно!

Потомъ г. Бакѣевъ велѣлъ писцу запереть дверь и, обращаясь къ отцу моему, таинственно сказалъ: — Я довѣрю вамъ нѣкоторые отрывки изъ мемуара, который я составилъ по этому вопросу. Вы знаете, конечно, что сообщать постороннимъ лицамъ то, что́ мы пишемъ, не въ правилахъ нашихъ. Но вы даже и здѣсь, въ городѣ, давно извѣстны, какъ пламенный руссофилъ; я слышалъ объ васъ еще прежде. Я знаю и то, что въ 54-мъ году ваша жизнь чрезъ русскихъ была въ сильной опасности… Намъ все извѣстно! къ тому же долгомъ считаю прибавить, что я не настолько невиненъ, чтобы безъ цѣли прочитывать мои депеши и мемуары постороннимъ лицамъ… Безъ цѣли… Понимаете?.. Надо, чтобъ единовѣрцы наши знали, какъ мы горячо блюдемъ ихъ интересы… Надо… Знаете…

Говоря это, г. Бакѣевъ съ улыбкой простеръ предъ собою руку и представилъ, какъ надо сѣять сѣмена на почву земли.

Отецъ скромно склонилъ голову.

Тогда г. Бакѣевъ обратился къ писцу Бостанджи-Оглу и приказалъ ему читать не спѣша и переводя прямо и съ точностью съ русскаго на греческій. Хотя отецъ мой на Дунаѣ и въ Бессарабіи выучился говорить по-русски, но литературный и дипломатическій языкъ были ему не доступны; и потому г. Бакѣевъ и велѣлъ читать мемуаръ по-гречески.

«Осмѣливаюсь почтительнѣйше повергнуть на благосклонное вниманіе ваше дѣло Абдурраимъ-эффенди съ янинскими огородниками».

Такъ началъ Бостанджи-Оглу. Онъ былъ родомъ фанаріотъ, но ребенкомъ еще жилъ долго въ Одессѣ и потомъ съ раннихъ лѣтъ служилъ писцомъ при генеральномъ русскомъ консульствѣ въ Константинополѣ. Поэтому онъ оба языка, и греческій и русскій, зналъ отлично и переводилъ очень хорошо и не долго думая.

«Многосложность моихъ теперешнихъ занятій могла бы дать мнѣ нѣкоторое право замедлить этими сообщеніями; но слезы бѣдныхъ огородниковъ, обильно пролитыя подъ сѣнью двуглаваго орла, побудили меня къ усиленной дѣятельности во имя гуманности и самыхъ священныхъ интересовъ нашей великой отчизны. Элементъ православія несомнѣнно страдаетъ на Востокѣ! Дѣло огородниковъ тому живой примѣръ. Теперь это дѣло мнѣ ясно. Гордіевъ узелъ разрубленъ. Абдурраимъ-эффенди, негодяй и отъявленный фанатикъ, стремится завладѣть давнею собственностью единовѣрныхъ намъ бѣдняковъ, собственностью, дававшей имъ и семействамъ ихъ вполнѣ достаточное и приличное содержаніе».

Отецъ внимательно выслушалъ всю бумагу до конца. Я тоже старался вникнуть въ ея смыслъ.

Когда Бостанджи-Оглу кончилъ, я посмотрѣлъ на отца. Онъ былъ, казалось, не совсѣмъ доволенъ этимъ изложеніемъ дѣла и молчалъ, глядя въ землю.