Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

Отецъ такъ долго плакалъ, читая это письмо, что докторъ Коэвино, опасаясь за его больные глаза, послалъ за лѣкарствомъ.

И докторъ, и Гайдуша въ эту тяжелую минуту показали и отцу и мнѣ очень много доброты. Докторъ серьезно придумывалъ, что́ бы такое посовѣтовать отцу и гдѣ бы достать ему денегъ на поѣздку. Гайдуша радушно прислуживала отцу, приносила ему лѣкарство, ободряла его и, видя мое сокрушеніе о бѣдномъ отцѣ и о разстройствѣ дѣлъ нашихъ, говорила мнѣ ласково:

— Мужайся, мужайся, бѣдный Одиссей!.. Мужемъ будь, мальчикъ мой хорошій… Богъ великъ, помни!

И начинала мнѣ разсказывать о другихъ людяхъ, какъ страдалъ тотъ или другой и какъ они опять поправились.

— Благодарю васъ, кира Гайдуша, — говорилъ я ей, — что вы насъ такъ утѣшаете.

И вѣрь, мнѣ всякій разъ становилосъ легче отъ ея словъ… Какъ огонь или желѣзо раскаленное была эта отчаянная женщина! Взглядъ ея, слова, — все у нея было крѣпкое, быстрое, жгучее!..

Докторъ тоже выражалъ свое состраданіе не одними словами: онъ одѣлся (конечно все-таки франтомъ и вовсе не спѣша) и пошелъ самъ отыскать Чувалиди, чтобы тотъ далъ отцу какой-нибудь хорошій, практическій совѣтъ. Чувалиди тотчасъ же пришелъ и успокоилъ отца. Они долго говорили одни и шопотомъ; я входилъ и выходилъ; отъ меня они какъ будто не скрывались, но я могъ разслышать только отрывки ихъ рѣчей. Позднѣе мнѣ отецъ подробно разсказалъ, о чемъ у нихъ шла секретная эта бесѣда. Она шла все о тѣхъ же извѣстныхъ тебѣ дѣлахъ: о процессѣ отца съ Петраки Стояновичемъ, о переводѣ на имя отца векселей Шерифъ-бея, племянника благороднаго Абдурраимъ-эффенди, о совѣтѣ, который давалъ отцу господинъ Благовъ еще въ Загорахъ, начать дѣло противъ Стояновича въ уголовномъ смыслѣ у кади и по шаріату, о русскомъ драгоманатѣ и проч.

Пока мы не получили извѣстія о тульчинскомъ пожарѣ, отецъ не соглашался на соблазнительныя предложенія Исаакидеса. Исаакидесъ давалъ ему двѣсти золотыхъ лиръ задатка тотчасъ же и одну треть всей суммы послѣ взысканія съ Шерифъ-бея, если онъ пріобрѣтетъ русское подданство или получитъ должность русскаго драгомана въ Янинѣ и переведетъ тяжбу эту на свое имя. Отцу не хотѣлось впутываться въ такое сомнительное и нечистое дѣло. Шерифъ-бея онъ зналъ съ хорошей стороны; молодой человѣкъ этотъ былъ очень расточителенъ и преданъ кутежу, но очень добръ, откровененъ и любимъ многими христіанами, особенно низшаго класса. Его старая мать была благочестивая, хорошая христіанка, а онъ былъ по отношенію къ ней самый почтительный, любящій и послушный сынъ. Непріятно и совѣстно было безъ всякой причины и личной вражды способствовать разоренію такого хорошаго человѣка. О тяжбѣ Исаакидеса отзывался дурно не одинъ только капризный и страстный Коэвино, многіе другіе яніоты говорили, что кромѣ незаконно большихъ процентовъ, вписанныхъ въ капиталъ, кромѣ неслыханнаго роста всей суммы, въ числѣ расписокъ у Исаакидеса есть еще двѣ или три, которыя онъ долженъ былъ возвратить бею и не возвратилъ посредствомъ какой-то очень грубой воровской уловки.

Правда, другіе утверждали, что это клевета враговъ, что это выдумки нѣкоторыхъ эллиновъ, противъ политики которыхъ Исаакидесъ писалъ анонимныя корреспонденціи въ аѳинскихъ газетахъ. Эти защитники Исаакидеса говорили, что его тяжба нейдетъ впередъ, потому что Чувалиди, предсѣдатель торговаго суда, взялъ съ бея хорошую взятку. «Есть разбойники въ горахъ, прибавляли эти люди; но это тѣ разбойники, которые ходятъ въ звонкихъ сапогахъ и стучатъ на весь свѣтъ, они не такъ страшны, а есть другіе разбойники болѣе опасные; они носятъ мягкіе чарухи 44… Ихъ не слышно. Чувалиди носитъ чарухи и сидитъ спокойно на широкомъ диванѣ европейски устроеннаго судилища».

Отецъ не зналъ, кто правѣе, враги или друзья Исаакидеса… Но во всякомъ случаѣ ему мало было охоты начинать новыя дѣла. «Я хочу, наконецъ, отдохнуть, говорилъ онъ, и часто завидую тѣмъ бѣднымъ людямъ въ Загорахъ нашихъ, которые искали на чужбинѣ малаго и давно уже успокоились въ родномъ селѣ. Они сидятъ теперь у церкви подъ платаномъ, наслаждаются здоровьемъ, женятъ дѣтей своить и играютъ съ внучатами, а я?.. Я боленъ, старъ, хлопочу и тоскую по родинѣ»…

Однако тяжба Шерифъ-бея иное дѣло, и вовсе иное — русскій драгоманатъ. Богъ знаетъ еще, откроютъ ли консульство русское въ Тульчѣ и когда откроютъ, а состоять подъ русскимъ покровительствомъ въ Янинѣ и помогать политикѣ русской было бы отцу очень пріятно. Поэтому онъ не только не мѣшалъ Исаакидесу трудиться для доставленія отцу драгоманства, но и самъ онъ (если помнишь), на лодкѣ ночью пробовалъ, хотя и тщетно, заводить объ этомъ исподволь рѣчь съ г. Бакѣевымъ.

Отецъ былъ также согласенъ съ Исаакидесомъ вотъ въ чемъ. Поступить въ драгоманы, по мнѣнію Исаакидеса, надобно было именно теперь, при Бакѣевѣ; Благовъ самъ принять новаго драгомана можетъ быть и не согласится; его взглядъ на это неизвѣстенъ, имѣть вліяніе на него труднѣе, чѣмъ на Бакѣева; онъ иногда на зло не сдѣлаетъ чего-нибудь, если замѣтитъ, что имъ хотятъ явно руководить. Однажды Исаакидесъ очень наскучилъ ему просьбой дать въ другое русское консульство хорошую рекомендацію одному священнику, который уѣзжалъ изъ Эпира. Благовъ разсердился и написалъ такъ. «Рекомендую вамъ отца Савватія. Онъ священникъ. Больше я про него ничего не знаю. Развѣ только то, что онъ очень дурно служитъ литургію, спѣшитъ, шаркаетъ туда-сюда по церкви и вовсе неприлично иногда оборачивается и выглядываетъ на паству изъ царскихъ дверей». «Что́ съ нимъ дѣлать?.. говорилъ Исаакидесъ отцу. Принять онъ можетъ быть и васъ не согласится, но удалить именно васъ ему будетъ, конечно, трудно. Попробуемъ!» «Попробуемъ!» говорилъ и отецъ самъ съ собою. «Драгоманство не обяжетъ меня вмѣшаться непремѣнно въ тяжбу Шерифъ-бея, но можетъ стать для меня великою опорой противъ болгарина Стояновича и негодяя Хахамопуло… Не говоря уже объ удовольствіи помогать Благову въ мѣстной политикѣ, когда придется».

Событія послѣднихъ дней, исторія чауша и помощь, которую отецъ оказалъ консульству въ конакѣ, еще болѣе укрѣпили въ немъ желаніе стать русскимъ драгоманомъ. Онъ уже мечталъ продать свой тульчинскій домъ и магазины, передать всѣ торговыя дѣла на Дунаѣ дядѣ или вовсе оставить ихъ, нанять квартиру въ Янинѣ, перевезти сюда мать и бабушку Евге́нку изъ села и предпринять какіе-нибудь обороты въ самомъ Эпирѣ или развѣ-развѣ въ сосѣдней хлѣбородной Ѳессаліи. Пусть ищутъ его оба Стояновичи, Петраки и Марко-бей! Въ Тульчѣ у него нѣтъ русскаго консула, а только греческій. Здѣсь у него будутъ и греческій консулъ на защиту подданнаго свободной Эллады, и русскій, на поддержку своего драгомана; вмѣстѣ они будутъ всесильны. Въ Тульчѣ предсѣдатель тиджарета , болгаринъ Марко-бей Стояновичъ, личный врагъ и родной братъ противной тяжущейся стороны; здѣсь у него предсѣдателемъ того же торговаго суда загорецъ, товарищъ дѣтства и другъ, хитрый, умный Чувалиди! Пустъ попробуютъ отсюда вытребовать его на Дунай, если онъ будетъ драгоманомъ! Пусть назначаетъ Петраки Стояновичъ себѣ въ Янинѣ эпитропа , повѣреннаго, кого хочетъ и какъ знаетъ!.. Пусть его судятъ съ нимъ здѣсь!..