Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

Такъ мы узнали, что не г. Благовъ забылъ о своемъ обѣщаніи принять насъ къ себѣ въ домъ, а г. Бакѣевъ не далъ себѣ труда дочитать до конца его записку.

Чрезъ часъ отецъ мой возвратился изъ конака и ушелъ опять съ г. Бакѣевымъ наверхъ.

— Что́ у нихъ за секреты, Одиссей? — спросилъ меня Московъ-Яуды , Бостанджи-Оглу, которому самому хотѣлось быть вторымъ драгоманомъ.

— Я почемъ знаю! — отвѣчалъ я. — Развѣ отецъ станетъ все говорить мнѣ, такому мальчику еще неразумному!

— Лжешь, мошенникъ, знаешь! Когда знаешь, будь другъ какъ другъ и скажи мнѣ. Какія у отца дѣла съ Исаакидесомъ?

Я поклялся, что ничего не слыхалъ. И почувствовалъ тотчасъ же, что поклялся ложно, мысленно просилъ прощенія у Божіей Матери загорскаго параклиса нашего, Широчайшей Небесъ .

Отецъ въ конакѣ узналъ многое и устроилъ кое-что по мѣрѣ силъ своихъ. Онъ видѣлся съ Сабри-беемъ и Чувалиди; говорилъ съ ними долго; встрѣтилъ тамъ Абдурраимъ-эффенди и отъ него узналъ нѣкоторыя подробности. Сабри-бей нашелъ возможность свести его и къ гордому Ибрагиму, зятю паши.

Одни желали защитить чауша; другіе хотѣли принести его въ жертву, сохраняя достоинство Порты и полковника.

Сабри-бей говорилъ отцу:

— Несчастье наше, киръ-Йоргаки, въ простотѣ нашего народа. Этотъ чаушъ долженъ былъ самъ понять, что такой порядокъ не для консуловъ и ихъ чиновниковъ, а для пьяницъ и побродягъ, которые возвращаются съ острова ночью въ нетрезвомъ видѣ. Полковникъ не можетъ извиняться за простого солдата.

Чувалиди, напротивъ того, по секрету сообщилъ отцу, что чаушъ клянется, будто самъ полковникъ ему такъ сказалъ: «Хоть бы бей, хоть имамъ, хоть самъ дьяволъ выйдетъ на берегъ, кричи: «ясакъ» и силой не пускай въ городъ. Я отвѣчаю…» А теперь онъ отъ этого отрекается…

Абдурраимъ-эффенди говорилъ такъ:

— Девлетъ это, эффенди мой, или не Девлетъ? До чего же дойдетъ наше униженіе, когда каждый босоногій пришлецъ изъ Франціи или Россіи будетъ полагать на все свои законы? Если нашъ Девлетъ не Девлетъ, то зачѣмъ же Англія и Франція погубили столько людей и денегъ въ Крыму? Россія не искала взять Константинополя. Они изъ могучаго нашего сосѣда создали намъ непримиримаго врага; тогда какъ Россія два раза уже доказала намъ свою умѣренность: въ 29-мъ и въ 40-мъ году… Они не для насъ, эффенди мой, воевали съ Россіею, а для своихъ торговыхъ выгодъ и для своей славы. Да! и теперь они больше русскихъ командуютъ нами. «Мы друзья!» Аллахъ! Пусть лучше мы отъ русскаго штыка потеряемъ съ честью то, что́ мы пріобрѣли мечомъ Османа, Амурата и султанъ-Магомета… чѣмъ видѣть каждый день злобу и интриги нашихъ европейскихъ друзей… Аллахъ! Аллахъ! Какъ не понять этого!.. Какъ не понять; но сказано давно: « Башъ бостанда́ бетме́съ! » (Головы не растутъ въ садахъ; не скоро ихъ найдешь.)

Потомъ прямой и независимый бей прибавлялъ съ презрѣніемъ:

— Полковникъ нашъ бѣдный хотѣлъ устрашить всѣхъ, а теперь самъ боится… Паша расположенъ послать его съ извиненіемъ; но Ибрагимъ-бей и Ферикъ его отстаиваютъ…

Такимъ образомъ отецъ мой узналъ, что есть надежда заставить полковника извиниться. Онъ сказалъ и Чувалиди, и Абдурраимъ-эффенди, и Сабри-бею (каждому особенно и по секрету), что Бреше рѣшился во что́ бы то ни стало поддерживать Бакѣева. Отецъ, сообщая это и застращивая французскимъ консуломъ турокъ, надѣялся избавить г. Бакѣева отъ необходимости спустить флагъ. Драгоманы французскій и австрійскій уже были по этому дѣлу въ конакѣ: но австрійскій наединѣ съ Ибрагимъ-беемъ сказалъ, что онъ не собственно по этому дѣлу, а по другимъ, «хотя г. Ашенбрехеръ очень сожалѣетъ, что столкновеніе» и т. д.

Драгоманъ французскій говорилъ прямо и сначала по этому дѣлу самому пашѣ; но онъ былъ итальянецъ; мягкій и сладкій человѣкъ, портной при этомъ и шилъ на турокъ платье. Грозныя рѣчи Бреше были: «Подите, скажите этимъ осламъ, чтобъ они не забывали о солидарности всѣхъ консульствъ по нѣкоторымъ вопросамъ и… что они будутъ имѣть дѣло со мной, если Бакѣевъ не будетъ удовлетворенъ…»

Но вмѣсто свирѣпаго, худого и сморщеннаго лица Бреше, вмѣсто его твердаго взгляда и рѣшительной поступи турки видѣли предъ собою сладкогласнаго, румянаго и подобострастнаго синьора Кака́чіо, и рѣчь его выходила вовсе иная: «Паша-эффенди мой!.. Г. Бреше свидѣтельствуетъ вамъ свое почтеніе. Онъ очень жалѣетъ, что давно не имѣлъ счастья васъ видѣть. Онъ и самъ хотѣлъ зайти и спросить, что́ такое за непріятность случилась… Онъ полагаетъ, что надо удовлетворить русское консульство. Паша-эффенди мой…»

Рауфъ-паша медлилъ… Зная это, отецъ и сказалъ Сабри-бею: «Предохраните Рауфъ-пашу отъ непріятностей съ французомъ, когда вы хотите ему добра. Бреше былъ въ русскомъ консульствѣ и поклялся притти сюда и сдѣлать скандалъ… Вы его знаете!.. Бакѣевъ тоже твердо рѣшился спустить къ вечеру флагъ. У него въ консульствѣ уже укладываютъ архивы въ ящики, кавассы уже торгуются съ погонщиками. Быть можетъ завтра запрутъ консульство и уѣдутъ всѣ отсюда… Я слышалъ, что въ подобныхъ случаяхъ имъ велѣно не уступать… Вы знаете, русскіе не дерзки, какъ эти французы, но они чрезвычайно тверды въ государственныхъ дѣлахъ… А я желаю блага и вамъ, и Ибрагиму-эффенди, и нашему доброму пашѣ… самые мои интересы того требуютъ… Берегитесь Бреше… Онъ при мнѣ былъ въ русскомъ консульствѣ; и Ашенбрехеръ, и эллинъ не отдѣлятся отъ Бреше и Бакѣева въ этомъ случаѣ…»

Сабри-бея эти слова сильно поразили, и онъ тотчасъ же пошелъ къ пашѣ.

Отецъ, узнавъ и объ этомъ, пошелъ искать портного Кака́чіо и сказалъ ему: «Какія непріятности, синьоръ! Что́ будутъ дѣлать консулы теперь? И чего ждать намъ бѣднымъ, если ихъ не будутъ бояться?..»

— О! — сказалъ портной, — я довольно напугалъ пашу… имя г. Бреше, его тѣнь достаточна для нихъ!..

— Незамѣтно, чтобы турки боялись, — сказалъ ему отецъ на всякій случай и ушелъ.

Возвратившись въ русское консульство, онъ передалъ все это г. Бакѣеву, который крѣпко пожалъ ему руку и сказалъ: «Благодарю! благодарю! Я не ошибся въ васъ».

Не прошло и часу, какъ раздался у воротъ стукъ копытъ конскихъ. Г. Бакѣевъ бросился къ окну… Это г. Бреше возвращался верхомъ съ прогулки. Онъ не хотѣлъ сходить съ лошади. Г. Бакѣевъ радостно сбѣжалъ къ нему внизъ. Я отворилъ окно и слушалъ:

— Eh bien? — спросилъ французъ.

Г. Бакѣевъ пожалъ съ отчаяніемъ плечами.

— Если бы вы сами, г. консулъ, потрудились съѣздить туда… Ваше появленіе…

Говоря съ французомъ, г. Бакѣевъ утратилъ все то величіе, которое онъ имѣлъ съ отцомъ, со мной, съ чаушемъ, со старою матерью чауша, съ Коэвино, когда на островѣ дѣлалъ ему строгія замѣчанія. Мнѣ не понравилось это.