Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

Отецъ отъ этихъ мыслей очень повеселѣлъ было за послѣдніе дни. Шутилъ со мной, съ Гайдушей, съ докторомъ, написалъ матери длинное и радостное письмо и все повторялъ: «Эта бѣдняга старая, мать чауша, счастье мнѣ принесла въ дѣлахъ. Если я буду драгоманомъ, сдѣлаю ей подарокъ. Одиссей, скажи мнѣ, что́ подарить приличнѣе турчанкѣ? Скажи, что́ мнѣ ей подарить?»

Письмо дяди разстроило всю эту радость. Надо ѣхать скорѣе въ Тульчу. Денегъ мало, сынъ не устроенъ, погода вдругъ началась зимняя, дождливая; глаза болѣли, съ семьей не простился, драгоманомъ еще не признанъ! Быть можетъ надо будетъ на Дунаѣ или въ Константинополѣ дать что-нибудь не малое тому или другому лицу. Соперникъ болгаринъ такъ вліятеленъ, такъ богатъ и такъ ловокъ! Быть можетъ даже придется уступить и помириться на половинѣ, заплатить хоть часть небывалаго долга. Что́ теперь дѣлать? что́ предпринять? гдѣ деньги на дорогу занять? кто дастъ? Домъ заложить янинскій или загорскую землю бабушки? Боже! неужели и до этого дойти послѣ столькихъ работъ, трудовъ многолѣтнихъ, лишеній и одиночества на чужбинѣ, вдалекѣ отъ дорогой и доброй жены, отъ дома, отъ родины, отъ сына единственнаго?

— Погибель моя! дитя мое, погибель моя! — говорилъ бѣдный отецъ и, облокотившись на столъ, плакалъ.

А я плакалъ, слушая, еще горче его…

Глаза стали хуже болѣть.

— Ослѣпнешь, отецъ! — говорилъ я ему.

— Ослѣпну, дитя мое, ослѣпну!.. — отвѣчалъ отецъ.

Боже! Боже мой!.. Ни на какой ступени общественной нѣтъ спокойствія людямъ въ этомъ живомъ свѣтѣ… Землю ли ты пашешь, торгуешь ли ты, царствомъ ли правишь — горе ждетъ тебя, какъ дикій звѣрь въ логовищѣ своемъ, чтобы растерзать твое сердце въ куски…

Дай Богъ здоровья хитрецу Чувалиди! Онъ устроилъ тогда дѣла наши.

Каковъ бы онъ ни былъ, какова бы ни была его разбойничья обувь , а я не могъ иногда не благословлять его, видя, какъ онъ скоро осушилъ слезы моего добраго отца…

Позднѣе изъ этого добра вышло худо и намъ и еще больше другимъ. Но развѣ есть добро безъ худа въ этой тщетѣ тщеты, въ которой мы боремся всѣ до гроба!

Итакъ отецъ разсказалъ Чувалиди все откровенно и подробно: о предложеніяхъ Исаакидеса, о своемъ разговорѣ на лодкѣ съ г. Бакѣевымъ, о драгоманствѣ, о совѣтѣ г. Благова (еще въ Загорахъ) насчетъ русскаго паспорта и уголовнаго суда противъ Петраки-бея и Хахамопуло. На это Чувалиди отвѣчалъ ему такъ:

— Г. Благовъ очень умный молодой человѣкъ и, несмотря на молодость свою, хорошо понимаетъ и страну и свои обязанности; но и онъ можетъ иногда ошибаться. Уголовный судъ — это ошибка. Нѣтъ примѣра, чтобы въ Турціи такого рода тонкіе уголовные процессы рѣшались бы чѣмъ-нибудь. Другое дѣло убійство, грабежъ, драка… Эти преступленія еще судятся… Но я желалъ бы знать, какой это русскій консулъ найдетъ вѣрное средство выиграть въ Турціи уголовную тяжбу противъ Марко-бея, предсѣдателя тиджарета , и его брата, Петраки-бея? Благовъ говоритъ, что будущій тульчинскій консулъ можетъ дѣйствовать посредствомъ ловкости и дружбы съ кади. Но во-первыхъ консула тамъ еще нѣтъ; а во-вторыхъ надо полагать, что турки, за малыми исключеніями, боятся сближаться дружески съ иностранцами; они боятся своего начальства, боятся доносовъ, стыдятся своего незнанія европейскихъ обычаевъ, боятся проговориться… Кади тульчинскій, какъ и всѣ другіе кади и моллы, знаетъ, что они на мѣстѣ долго не остаются. Что́ ему любезность консула, когда Петраки-бей ему взятку дастъ? Онъ спѣшитъ нажиться. Положеніе этихъ людей тоже не легкое. Люди они семейные, привыкли имѣть по нѣскольку женъ. А тутъ переѣзды съ мѣста на мѣсто. Правительство само разорено и въ платежахъ не всегда аккуратно; это не то, что́ Россія или Англія, гдѣ общество стоитъ на прочныхъ основахъ. Жизнь турецкихъ судей и чиновниковъ въ этихъ отношеніяхъ тяжка, страданія турокъ теперь быть можетъ нерѣдко глубже нашихъ, но ими никто не интересуется. Что́ кому за дѣло до бѣдности и разоренія турецкихъ семействъ, до ихъ домашнихъ горестей?.. Войди ты въ жилище кади, ты увидишь опрятность, нѣкоторое изящество, потребность даже роскоши… Какъ же удовлетворить этому? На любезности консуловъ шелковыхъ шубокъ на рысьемъ мѣху тремъ женамъ не сошьешь, черкешенку имъ въ помощницы не купишь. Чубуки съ янтарями и серебряныя чашечки для кофе не заведешь! А Петраки-бей даетъ и на шубку, и на чубукъ, даже на черкешенку… Онъ самъ отыщетъ ему даже эту черкешенку! И турки, мой другъ, люди, и у нихъ есть душа, желанія, нужды и горести! Что́ жъ дѣлать! Вотъ тебѣ и уголовный судъ. Быть драгоманомъ русскимъ? это дѣло другое. Достигни этого, и тогда Исаакидесъ дастъ тебѣ, по крайней мѣрѣ, 200 лиръ золотыхъ, теперь же. Положимъ, дѣло его не совсѣмъ чисто; есть подозрѣніе, что нѣкоторыя расписки украдены имъ у бея. Но тебѣ что́ до этого за дѣло? Ты этого знать не обязанъ. И много ли дѣлъ въ торговомъ судѣ такихъ, чтобъ одинъ былъ чисть, а другой вовсе нечистъ? Мнѣ, какъ предсѣдателю тиджарета, тоже нѣтъ до этого дѣла. Я, конечно, насколько позволяетъ мнѣ законъ, буду защищать бея, ибо консулы завели обычай и въ правомъ, и въ неправомъ дѣлѣ защищать своихъ подданныхъ. На насъ, турецкихъ чиновникахъ, поэтому лежитъ прямая обязанность сколько возможно отстаивать права турецкихъ подданныхъ противъ иностранныхъ. Консулы хвастаются другъ передъ другомъ количествомъ процессовъ, которые они выиграли неправдой. Турція — это для нихъ арена самоуправства и молодечества и больше ничего. Ты знаешь, что дѣлаютъ французскіе консулы? Или лучше сказать, чего только они не дѣлаютъ? Итакъ мнѣ дѣла нѣтъ до вашихъ сдѣлокъ съ Исаакидесомъ; будучи судьей, я свидѣтелемъ быть не могу. Тебя я люблю и вижу твое горе. Возьми деньги съ Исаакидеса, переведи тяжбу съ Шерифъ-беемъ на себя и будь покоенъ. Если Исаакидесъ впослѣдствіи проиграетъ дѣло — ты тѣхъ денегъ не потеряешь, которыя возьмешь съ него въ задатокъ теперь. Не выиграешь лишь той части, которую выдалъ бы тебѣ Исаакидесъ при взысканіи съ бея всего. Что касается до Петраки-бея, то въ соглашеніе съ нимъ не входи и ничего ему не уступай и не плати теперь. Достань себѣ мѣсто русскаго драгомана, возьми 200 лиръ съ Исаакидеса, возьми отпускъ и поѣзжай скорѣй въ Тульчу. Я тебѣ дамъ письмо къ одному жиду, банкиру въ Константинополѣ, которому, я знаю, много долженъ тульчинскій теперешній паша. Онъ приметъ тебя хорошо, и съ рекомендаціей этого жида ты иди къ пашѣ смѣло. Онъ будетъ на твоей сторонѣ, сколько есть силъ. Вотъ тебѣ еще совѣтъ. Въ сношеніе съ Петраки не входи, а если будетъ очень трудно, дай Марко-бею, его брату, предсѣдателю тиджарета, хорошую взятку. Это все-таки облегченіе.

Когда Чувалиди это сказалъ, отецъ мой говорилъ, что онъ вскочилъ отъ изумленія на диванѣ.