Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

Ашенбрехеръ идетъ къ Бреше; Бреше идетъ къ Благову и Киркориди; всѣ идутъ къ равнодушному Корбетъ де-Леси. Корбетъ де-Леси полагаетъ, что Порта права. Благовъ, неожиданно для Бреше и для всѣхъ, согласенъ съ нимъ и прибавляетъ, что попъ Ко́ста подаетъ о себѣ очень дурное мнѣніе жалобами иностранцамъ на своего владыку. Бреше внѣ себя; ему хочется показать вездѣ свою власть, и въ этотъ день, какъ и въ другіе, онъ, конечно, съ ранняго утра думалъ — кого бы еще устрашить? Бреше опять грозится «снять кожу съ головы митрополита, de cet indigne pasteur!» Но, погорячившись, онъ однако не дѣлаетъ ничего, ибо считаетъ попа Ко́сту агентомъ Благова и не хочетъ за это ему помогать.

Благовъ между тѣмъ посылаетъ сказать попу, что это ему полезно; пускай посидитъ немного и охладится отъ бурныхъ своихь страстей.

Но самъ онъ его очень любитъ и открыто говоритъ и Бостанджи-Оглу, и Бакѣеву, и доктору: «Что́ архонты? Архонты скука! Вотъ попъ Ко́ста! Такихъ я люблю… разбойниковъ!» И чрезъ недѣлю, не болѣе, онъ говоритъ митрополиту: «Поклонитесь за этого попа. Мнѣ его жалко. А объ облаченіи и о митрѣ я уже писалъ, куда слѣдуетъ»… Ѣдетъ опять старикъ въ Порту; кланяется, проситъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ и обѣщаетъ за первый же поступокъ лишить попа Ко́сту прихода. Попъ выходитъ и благодаритъ митрополита, какъ будто онъ и не знаетъ, что митрополитъ ничуть не желалъ его выпустить; и владыка благословляетъ его на новые подвиги патріотизма и отваги, какъ будто и онъ не знаетъ о томъ, что попъ Ко́ста писалъ: «Нестерпимыя гоненія, которыя святый янинскій»… какъ будто онъ, владыка, не горюетъ, думая, что консулы давно написали объ этомъ всѣ ко всѣмъ своимъ дворамъ, кабинетамъ и посольствамъ, что святый янинскій гонитель невинныхъ и кроткихъ служителей алтаря Господня въ угоду агарянамъ… Владыка янинскій увѣренъ развѣ только въ одномъ Леси… Леси или вовсе ничего не писалъ, или писалъ, что Порта умѣетъ еще покорять буйныхъ людей и встрѣчать поддержку въ почтенномъ пастырѣ янинскихъ христіанъ.

И вотъ однажды, «однимъ печальнымъ четвергомъ и средой одною горькою», я сидѣлъ послѣ полудня у окна и училъ прилежно урокъ. На широкія плиты церковнаго двора лился потоками зимній дождь. Вдругъ, вижу я, идетъ, бѣжитъ по нашему двору женщина въ турецкой одеждѣ; она останавливается, открываетъ лицо, озирается со страхомъ, смотритъ въ окна наши… Я вижу, что она очень блѣдна и худа, не стара, но и не первой молодости; собой еще не дурна. Я открываю окно съ удивленіемъ и хочу спросить ее, что́ ей, но въ эту минуту вслѣдъ за ней бѣжитъ попъ Ко́ста, тоже озирается, тоже смотритъ на наши окна… Потомъ бѣжитъ назадъ, со тщаніемъ запираетъ калитку нашу и кричитъ ей: «Иди, иди въ комнату скорѣе!» Женщина бросается поспѣшно въ нашу дверь… Я тоже выбѣгаю изъ моей комнаты и застаю ее лежащую у ногъ отца Арсенія, который взволнованъ немного, но весело смотритъ и повторяетъ: «Хорошо, хорошо, хорошо, хорошо! Опомнись, благословенная моя, опомнись!»

Турчанка молча держитъ одною рукой его рясу, а другую прижимаетъ къ сердцу и, закрывъ глаза, шопотомъ восклицаетъ: «Христосъ и Всесвятая! О, Всесвятая Дѣва моя!.. Госпожа моя, помилуй меня, помилуй!»

— Помилуетъ, помилуетъ, — говоритъ ей растроганный священникъ.

Входитъ попъ Ко́ста; лицо его еще веселѣе, чѣмъ у отца Арсенія; руки въ карманахъ рясы: «Видишь насъ! Что́ мы такое!» Входитъ парамана наша, несетъ воду свѣжую и даетъ пить турчанкѣ. Выпивъ, она вдругъ встаетъ и внезапно восклицаетъ со страстью и отчаяніемъ: «Нѣтъ, нѣтъ! Я погибла! Сердце мое испорчено, и Харонъ меня скоро возьметъ». Потомъ опять садится на полъ, опять закрываетъ глаза и, качая головой, твердитъ: «Харонъ, Харонъ, Харонъ! буря и погибель моя… Смерть!»

Что́ такое? Что́ такое? Я смотрю на всѣхъ съ изумленіемъ, и любопытство пожираетъ меня.

Вижу, оба священника все веселы. Турчанку поднимаютъ и успокаиваютъ на диванѣ. Но она все держится за грудь и все говоритъ о Харонѣ, о лютой смерти неизбѣжной.

— Что́ жъ Харонъ? Что́ жъ Харонъ? — замѣчаетъ отецъ Арсеній: — Что́ тутъ вреднаго? На томъ свѣтѣ вѣнецъ неувядаемый ты получишь.

— Сердце мое разрывается, учитель ты мой, — говоритъ турчанка. — Я давно больна, и въ груди моей точно птичка живая крыльями бьется что-то, все бьется… Ахъ! Увы мнѣ! увы мнѣ!

Священники уходятъ оба въ другую комнату, совѣщаются долго и опять приходятъ; парамана тогда говоритъ мнѣ съ улыбкой:

— Я знаю ее. Она маленькая еще потурчилась. Она была служанкой тогда у Раки-бея; потурчили ее; замужъ выдали; приданое дали; мужъ ея хорошій былъ молодецъ: высокій, цвѣтомъ цвѣлъ тогда. Правда, что турокъ онъ былъ. Ну, что́ дѣлать! А въ 54-мъ году его убили… Вотъ она, бѣдная, овдовѣла… Что́ вдова? вдова развѣ человѣкъ? Тихо пойдетъ по улицѣ — люди скажутъ: «она ломается такъ нарочно»; скоро пойдетъ — люди скажутъ: «Она мужа хочетъ… за мужемъ бѣжитъ!» Да! И такъ дѣло противное, и этакъ дѣло худое. Несчастіе!

— А теперь чего она хочетъ? — спросилъ я у параманы.

Но прежде, чѣмъ успѣла парамана отвѣтить, турчанка встала быстро съ дивана и, взявъ мою руку, воскликнула съ жаромъ:

— Ты, дитя мое, хочешь знать, чего я хочу? Чего я хочу, ты спрашиваешь? Спроси ты у меня самой, паликаръ мой молоденькій! Я хочу умереть въ Христовой вѣрѣ… Я хочу, чтобы св. Георгій Янинскій Новый исцѣлилъ меня, и хочу, чтобы перестала трепетать эта птичка живая, которая въ груди моей такъ дѣлаетъ… скоро, скоро, скоро. И потемнѣетъ въ глазахъ моихъ… И я падаю. А если мнѣ умереть судьба скоро, хочу, чтобы меня попы хоронили, не ходжи, попы… Вотъ чего я хочу, паликаръ ты мой, мальчикъ ты мой хорошій. И боюсь я турокъ, боюсь я быть съ ними, боюсь, что они или убьютъ меня какъ-нибудь, или настращаютъ меня, и издохну я въ грѣхѣ, какъ собака.

Священники возвратились задумчивые. Попъ Ко́ста сказалъ:

— Хорошо, теперь и самъ привелъ ее сюда днемъ черезъ огороды и дивлюсь только одному, какъ это насъ съ ней никто изъ турокъ не примѣтилъ… Днемъ, посудите! Попъ Ко́ста съ турчанкой бѣжитъ… Но въ митрополію черезъ базаръ вести днемъ?.. Базаръ — не огороды… Буря и погибель моя! что́ дѣлать? Мнѣ бы только до мощей св. Георгія Янинскаго довести ее. И тамъ бы я ее въ надеждѣ на помощь мученика оставилъ…

Пуще всего попъ Ко́ста не хотѣлъ, чтобы митрополитъ зналъ объ его участіи: не зная о немъ, онъ охотнѣе защитилъ бы турчанку. Всѣ предлагали свои совѣты. Отецъ Арсеній говорилъ: «пусть парамана ее отведетъ»; парамана говорила: «пусть одна дойдетъ; развѣ не ходятъ турчанки? Больше нашего по улицамъ гуляютъ; а я боюсь. Можетъ быть турки теперь ужъ узнали, что она съ попомъ куда-то убѣжала, и ищутъ ее»… Турчанка говорила ей: «Радость ты моя! Что́ мнѣ дѣлать?.. Теперь я боюсь одна итти… Разорвутъ меня турки!»