Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

На лицѣ г. Благова не выражалось впрочемъ ничего ни веселаго, ни сердитаго.

— Что́ вамъ? — спросилъ онъ.

Лавочникъ по-турецки одѣтый началъ поздравлять его съ пріѣздомъ, а г. Благовъ: «Вѣрно дѣло есть?»

— Есть и дѣло, — отвѣчалъ лавочникъ, — только сегодня мы по поводу возвращенія и по случаю праздника православнаго.

— Это напрасно, — отвѣчалъ г. Благовъ, даже не улыбнувшись; — я обязанъ заниматься вашими дѣлами, но тратить время на ваши привѣтствія я не намѣренъ. Съ Богомъ!

И онъ показалъ головою на дверь.

Тогда европеецъ въ бараньей шапочкѣ приблизился къ консулу очень развязно, подалъ ему письмо и сказалъ, что оно рекомендательное отъ г. Петрова, другого консула, во Ѳракіи.

Благовъ, читая письмо, началъ слегка улыбаться. Потомъ, положивъ его на столъ, онъ спросилъ: «Такъ какое же у васъ дѣло?»

Европеецъ подалъ другую бумагу.

— Если это прошеніе по-гречески написано, — сказалъ консулъ, — то я самъ не могу читать его. Я не очень хорошо разбираю греческое письмо.

— Оно по-славянски, — отвѣчалъ съ льстивымъ движеніемъ европеецъ. (Живъ долго съ болгарами во Ѳракіи, этотъ ловкій грекъ, русскій подданный, надѣялся больше угодить панславистическимъ чувствамъ русскихъ, если напишетъ прошеніе по-славянски.)

Г. Благовъ началъ читать громко это прошеніе:

«Ваше величество! (Я прошу тебя вѣрить, что я не преувеличиваю.) Голѣма-та грыжа, кое то вы имѣете за всички единовѣрцыта неговы на турско-то и наипаче за подданныетѣ Государя Императора сполучи да оставимъ городъ Пловдивъ-тъ и да излѣземъ на Эпиръ подъ ваше высоко-то покровительство и да возложимъ надежды-то всички на ваше благородіе и на Государя Императора!»

Послѣ этого привѣтствія слѣдовала жалоба на крестьянъ двухъ селъ въ сосѣднемъ городу-округѣ Куренда, давно не платящихъ денегъ отцу просителя (подданному турецкому); сумма долга была большая, видимо съ процентами на проценты, внесенными заранѣе въ долговое обязательство въ какую-нибудь очень тяжелую для бѣдныхъ селянъ минуту.

Благовъ спросилъ:

— Отецъ вашъ вѣроятно покупалъ хлѣбъ у нихъ еще на корню?

Европеецъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ, но сознался, что «на корню».

— Это хорошо! — сказалъ консулъ; — а вотъ что́ пишетъ о васъ г. Петровъ изъ Ѳракіи. Слушайте:

«М-сье Понтикопеци досталъ себѣ въ Кишиневѣ русскій паспортъ. Онъ ѣдетъ къ вамъ въ Эпиръ и убѣдительно проситъ у меня рекомендаціи. Что́ сказать? Это одинъ изъ тѣхъ ново-русскихъ подданныхъ мѣстнаго происхожденія, которыхъ назначеніе одно — ставить консульство въ самое трудное положеніе. Большею частью они мошенники. Г. Понтикопеци покупалъ здѣсь хлѣбъ на корню у болгарскихъ селянъ, когда тѣ были въ крайности при уплатѣ податей туркамъ. Потомъ… Вы знаете сами конечно… проценты на проценты. И вотъ консульству, съ одной стороны, нельзя отрицать юридическихъ правъ г. Понтикопеци, а съ другой приходится ввергать въ тюрьму и безъ того обремененныхъ налогами сельскихъ болгарскихъ старшинъ за неуплату!..»

— Видите, — сказалъ консулъ и прибавилъ: — Хорошо по крайней мѣрѣ, что у васъ нѣтъ національнаго оттѣнка; вы и своихъ здѣшнихъ грековъ грабить готовы точно такъ же, какъ и болгаръ…

— Это дѣло коммерческое! — сказалъ европеецъ и довольно бойко взглянулъ на консула.

— Съ Богомъ! — повторилъ ему еще разъ Благовъ и показалъ на дверь съ такимъ замѣтнымъ измѣненіемъ въ голосѣ и взглядѣ, что молодой человѣкъ поспѣшно направился къ выходу.

Благовъ сдѣлалъ и самъ нѣсколько шаговъ за нимъ, и тотъ такъ испугался, что вдругъ вся его грація и смѣлость пропали; онъ вильнулъ въ сторону спиною и побѣжалъ бокомъ, бокомъ (понимаешь?..) такъ, какъ дѣлаютъ ослы, когда погонщикъ сзади кольнетъ ихъ чѣмъ-нибудь больно съ одной стороны…

Послѣ этого и плотный лавочникъ, по-турецки одѣтый, уже самъ, не дожидаясь второго приглашенія, ушелъ; а старику Симо консулъ далъ двѣ лиры «на харчи» и прибавилъ:

— Теперь чтобы два мѣсяца я твоего имени не слыхалъ.

Освободившись отъ этихъ людей, г. Благовъ обратился ко мнѣ и сказалъ:

— Когда же обѣдъ наконецъ?.. Поди, Одиссей, вели подавать кушать. Позови Зельху́ и узнай, будетъ ли докторъ Коэвино или нѣтъ… (Отчего же онъ не сказалъ намъ съ тобой кушать , а кушать просто. Нѣтъ! Видно большая разница ему быть у насъ въ Загорахъ, и ему ѣсть нашъ хлѣбъ, или здѣсь мнѣ быть у него въ домѣ и мнѣ ѣсть его хлѣбъ!)

Однако, прежде чѣмъ я успѣлъ выйти, на галлереѣ показался киръ-Маноли съ докладомъ:

— Эффенди, старичокъ Мишо!

За Маноли шелъ согбенный старичокъ. Г. Благовъ вдругъ вышелъ самъ на холодную галлерею и воскликнулъ съ самымъ радостнымъ видомъ, простирая руки:

— А, капитанъ Мишо!.. Милости просимъ… Милости просимъ. Очень радъ!..

Мишо былъ вотъ какой старикъ: во-первыхъ онъ весь былъ только двухъ цвѣтовъ — бѣлый съ краснымъ. Одежда вся: фустанелла, косматая флоката 79, чулки; усы, брови, волосы были бѣлые; кожа на лицѣ — и та была какъ воскъ, зрачки глазъ его даже были очень свѣтлые; только феска, башмаки, которые онъ снялъ за дверью, кушакъ на фустанеллѣ, губы и вѣки старческія, вовсе безъ рѣсницъ, были красныя. Онъ служилъ когда-то слугой у самого Али-паши и у дѣтей его. Когда Али-пашу убили по приказанію султана, сыновей и приближенныхъ его ввергли въ тюрьму, въ томъ числѣ и молодого Мишо. Каждый день входили въ тюрьму люди султанскіе, брали по два, по три человѣка и рѣзали ихъ; остальные ждали своей очереди; ждалъ и Мишо. Но рѣшеніе измѣнилось: темницу отворили и всѣхъ остальныхъ отпустили на волю. Съ тѣхъ поръ Мишо жилъ въ Эпирѣ, разбогатѣлъ, женился, овдовѣлъ и жилъ по-старинному теперь, не бѣдно, но сурово; жилъ одинъ въ своемъ собственномъ большомъ уже постарѣвшемъ и холодномъ архонтскомъ домѣ. Всѣ, кто смотрѣлъ внимательно на этого низкаго ростомъ и согбеннаго старичка съ бѣлыми бровями и красными вѣками, въ простой, но чистой и красивой арнаутской одеждѣ, думали про себя: «Чего не видалъ этотъ человѣкъ! Чего бы не могъ онъ разсказать, если бъ онъ умѣлъ понимать и цѣнить то, что́ видѣлъ! Онъ зналъ мрачнаго героя нашего Марко Боцариса и пѣлъ быть можетъ вмѣстѣ съ нимъ унылыя и жестокія пѣсни горцевъ подъ звуки тамбуры . Онъ зналъ вѣроятно тѣхъ самыхъ женщинъ, которыя кинулись въ пропасть съ силіотскихъ высотъ. Мимо него самого, когда онъ сидѣлъ на дворѣ Али-паши съ другими его молодцами (безъ разбора турками, арнаутами и греками, лишь бы были лихіе), прошелъ, быть можетъ, посѣщая сатрапа, лордъ Байронъ, съ такимъ пламеннымъ чувствомъ воспѣвшій нашъ полудикій Эпиръ!.. Мишо, можетъ быть, говорилъ часто съ самимъ Али-пашой; онъ можетъ быть мылъ ему ноги; онъ зналъ всѣхъ его женъ, одалисокъ, фаворитокъ… Кто знаетъ! Кто знаетъ тайны этихъ по нравамъ уже столь отдаленныхъ отъ насъ временъ! Временъ сладострастныхъ и кровавыхъ, и пастушески-простодушныхъ и христіански-восторженныхъ? Быть можетъ этотъ старецъ, такой строгой, правильной православной жизни, такой набожный, серьезный, молчаливый, можетъ быть, и онъ былъ одно время въ числѣ тѣхъ красивыхъ отроковъ и юношей, которые въ шубкахъ, расшитыхъ великолѣпнымъ золотымъ янинскимъ шитьемъ, веселили одряхлѣвшаго, толстаго, но все еще страшнаго повелителя, танцовали, обнимались при немъ и, цѣлуясь съ избранными имъ самимъ для этой потѣхи дѣвицами его гарема…