Владимир Романовский - Цена человека

Но цензоры - народ дотошный. Он с болью наблюдал, как под их умелыми руками лист за листом тает его рукопись. Вырезки были столь велики, что в некоторых местах остались только партийные цитаты. Поэтому он однажды и назвал свою работу "израненной книгой". К сожалению, вырезанные страницы бесследно исчезли, мы не смогли их найти даже в его личном архиве. "Цена войны" вышла в 1985 году, но даже то, что в ней было оставлено, позволило автору предисловия к ней доктору философии профессору И.С. Даниленко написать: "В этой книге речь идет о таких вещах, которые человеческий разум и совесть воспринимать спокойно не могут".

Лев Евгеньевич обладал цепкой памятью профессионального педагога, математика и систематизатора знаний. Чтобы интересно излагать такую "сухую" науку, как медицинская статистика, надо обладать огромной эрудицией и энергией убежденности. Он и был настоящим эрудитом, мыслящим масштабно и глубоко. Это пришло не сразу, накапливалось годами от неуемной любознательности, целенаправленного чтения, постоянной практической работы и размышлений. Именно это позволило ему после увольнения в 1988 году из Вооруженных Сил перейти в ленинградский Государственный институт для усовершенствования врачей (ГИДУВ) и создать там новую кафедру - экономики и управления здравоохранением. Лев Евгеньевич Поляков полгода не дожил до своего семидесятилетия, он умер 23 апреля 1994 года. Это был доброжелательный, жизнелюбивый человек. Печально, что последние месяцы его жизни были омрачены тяжелыми физическими страданиями. Он перенес их стойко и умер, как воин, - с мужественным достоинством. Его последние дни были скрашены заботой близких ему людей - теплом и любовью его жены и сыновей.

Эта книга основана на документах и воспоминаниях о Льве Евгеньевиче, но мы не стремились к бесстрастному анализу: правда - сердечное понятие, она глубже, чем холодная объективность.

Автор бесконечно благодарен за помощь, без которой невозможна была бы эта книга, семье Льва Евгеньевича, свято хранящей о нем память - его жене Кларе Ивановне Поляковой и сыновьям - Евгению и Андрею.

Огромная признательность однокашникам, друзьям и коллегам Льва Евгеньевича, поделившимися своими воспоминаниями и материалами: академику РАМН Ф.И.Комарову, профессору О.С. Лобастову, А.Л.Ратнеру. В.Б.Пручанскому, Ю.П.Багаеву, академику Российской экологической академии А. А. Келлеру, профессору В.П. Петленко, профессору В.И.Кувакину, академику РАМН В.А.Миняеву, скульптору профессору А.Г.Деме, переводчикам - члену Союза писателей России Г. А. Островской. Р.П.Кветной, В. А. Кирилловой.

Большую помощь оказала книга выпускника Военно-морской медицинской академии А.М. Соколовского "Мы - курсанты 41 года".

Особая благодарность доцентам К. В. Лашкову и Б.И.Игнатовичу за их воспоминания и предоставленные ими материалы по истории военно-медицинской статистики.

Эта книга - не просто дань уважения одного из его учеников своему Учителю, она - напоминание людям об участнике войны с фашизмом, о большом труженике, достойном памяти за одну только книгу "Цена войны". Кроме неё Лев Евгеньевич написал более 270 научных работ и 12 монографий и учебников, воспитал многих учеников. Под его научным руководством защищено 29 кандидатских и 5 докторских диссертаций.

Он обладал несгибаемым постоянством: всю жизнь провел на берегах Невы, не поддаваясь ни на одно лестное предложение о переводе в столицу, всю жизнь любил одну женщину и занимался только одним научным направлением. И к главной своей книге он шел тоже не сворачивая - от окопов Сталинграда до 1985 года. У него был свои, особые счеты с войной.

- Так что, у него не было недостатков? - может спросить читатель.

- Были, - отвечаю я, - и немало. Но о них пусть пишут другие. А моя книга - о его достоинствах. Потому что это был великолепный человек, я искренне восхищался им. И продолжаю восхищаться. Вечная ему память.

Владимир Романовский.

Глава I.

ИСТОКИ.

Судьба Льва Евгеньевича поражает странной неслучайностью, какой-то предначертанностью шагов, их внутренней последовательностью, превращающей стихийную линию жизни в целенаправленную траекторию. Он и сам чувствовал это и искал причины, истоки. Будучи уже смертельно больным, он писал об этом так: "Когда на исходе жизни пытаешься проанализировать все пройденное тобою, то невольно находишь логически обоснованную, а подчас строго детерминированную цепочку, состоящую из казалось бы разрозненных и никак не связанных между собой отдельных фактов и событий. И чтобы убедиться в этом, придется вернуться в памяти своей к времени ещё довоенному, к своей семье, родителям, родным..."

К сожалению, он не успел выполнить свой замысел, и мы попытаемся сделать это за него. Мы не собираемся писать семейную хронику, но ведь из песни слова не выкинешь, да ещё из такой песни...

Осень 1924 года в Ленинграде была обычной для этих мест: низкое небо, рваные тучи, холодный порывистый ветер с Балтики, вздувшаяся от вод темная Нева и дождь, дождь, дождь... И только в семье Поляковых, 29-летнего врача-гигиениста Евгения Владимировича и студентки последнего курса педиатрического факультета медицинского института, 22-х летней Цецилии Сергеевны сияло солнце, - это в детской кроватке таращил на них карие глаза появившийся на свет 9 ноября их первенец - Лева. Они жили на перекрестке улиц Кингисеппа (ныне Кронверкской) и Большой Пушкарской, недалеко от Каменноостровского проспекта, в массивном угловом шестиэтажном здании в стиле позднего модерна, с большими квадратными окнами, многочисленными эркерами и подъездами, с угловой башенкой, хорошо видной издалека. Дом был построен в 1914 году и спустя 10 лет все ещё выглядел богато и солидно. В этом доме жили многие крупные работники партийного и государственного аппарата, в том числе сам С.М. Киров, известные военачальники, деятели искусств, знаменитые спортсмены. Жили они - само собой разумеется - в отдельных квартирах. Но в доме было много и простого люда - интеллигентов, рабочих. Они обитали в коммунальных квартирах, с общей, на несколько семей, кухней и туалетом. В одной из таких коммуналок на шестом этаже в крыле, выходящим на Кронверкскую поселили и Поляковых. У них была огромная - 56 квадратных метров - комната, разгороженная тонкими перегородками на три комнатки, две небольших - кабинет и детская и одна побольше, служившая гостиной и спальней.

Вспоминает живший в этом же доме А.Л. Ратнер, детский друг Левы, в последствии капитан 1 ранга (кстати, автор периодически публиковавшихся в центральной прессе остроумных афоризмов): "В доме было два больших парадных двора, с газонами и фонтанами и двенадцать "черных" дворов. Дом имел свою электростанцию и сорок восемь гаражей, до революции в них были конюшни. Одно из помещений так и осталось конюшней. Запомнилось это потому, что мы, мальчишки, частенько и с удовольствием ели жмых, который сюда привозился для лошадей. Напротив дома со стороны Кронверкской в Матвеевском садике стояла красивейшая церковь, мы часто гуляли там. Потом её взорвали, и мы стали играть на её развалинах в "казаки-разбойники". Игры продолжалась на "черных", то есть не парадных лестницах одного из наших дворов. Одев варежки, съезжали на тросах неработающих лифтов, кабины которых стояли внизу. Когда стали старше, носились на велосипедах, иногда сидя на руле, спиной вперед. Иногда ссорились, но никогда не дрались - у Левы был покладистый характер". Как следует из рассказа, Лева мало отличался от сверстников - крепкий, веселый и проказливый, вот только разве книги он любил больше других, и мог листать и рассматривать их часами. Но и этому можно найти объяснение. Его отец, будущий профессор социальной гигиены имел огромную библиотеку, был систематизатором медицины, историком, его научная и педагогическая деятельность была связана с поиском и выборкой массы сведений из книг и журналов. На сохранившейся фотографии (около 1936 года) он так и изображен - за письменным столом, среди книг и рукописей, на фоне стены с портретами писателей и медиков - интеллигентное лицо земского врача, внимательные глаза, очки в тонкой оправе, в нем чувствуется что-то неуловимо чеховское. Отец, сидящий за письменным столом, стал для Левы символом неустанного труда и размышлений, он будет мечтать о собственном письменном столе и, как только появится возможность, заведет его и будет проводить за ним многие и многие часы. Он перенял от отца страсть к истории и систематизации медицины, дотошно изучал биографии видных ученых-медиков. Он говорил потом, когда сам стал профессором:

Читать дальше